Нинель Громыко - Комсомольский комитет

— Тебе не стыдно?

— Отчего?

Лена отлично видела, что Рудаков прикидывается наивным.

— Бессовестный ты, — даже с каким-то облегчением проговорила она.

— Завтра пришлю, — смутившись, пообещал Рудаков, и Лена чуть улыбнулась: она знала, что, если Рудаков пообещает сам, а не просто получит напоминание из обкома, он никогда не подведет.

— Комсомольских политкружков у вас девять?

— Девять. Не верите, списки показать? Не надо? Сегодня день политзанятий.

— Я это знаю. Пойдем.

Рудаков не ожидал, что Лучникова собирается в цехи, и немного растерялся.

— Что ж, пойдемте. Ты, Коля, посиди тут, — обратился Рудаков к товарищу. — Я Петровых вызвал. Опять вчера поссорились. Так ты их займи чем-нибудь. А я скоро вернусь.

— Есть занять Петровых! Мы сейчас с ними самодеятельность устроим, — с готовностью сказал Коля.

— Кстати, Чирков у вас? — спросила Лена, выйдя с Федором из вокзального здания. Она глубоко вздохнула, втягивая в себя чистый, с легким морозцем воздух. Вздох получился глубокий и все-таки трудный.

— Видел я его. Он в цехи ушел, — серьезно, уважительно по отношению к Чиркову ответил Рудаков.

На несколько километров разбежалось сложное путевое хозяйство Павловского узла. Скрещивались и расходились по земле рельсы, стрелки, сливаясь в один большой путь, высились сигнализационные установки.

Возле депо паровозников вереницами «на отдыхе» стояли локомотивы, ощетинившиеся дымящимися трубами. Юноша со сверкающими глазами на вымазанном сажей и копотью лице насвистывал мелодию из «Евгения Онегина», обтирал паклей паровозные поручни.

— Здравствуй, любитель Чайковского! — весело сказала Лучникова.

— Кого? — спросил свистун.

— Чайковского!

— А это кто? Греческий полководец, что ли?

— Эх ты, полководец! Да это наш русский композитор, ты ведь его мелодию насвистывал.

— Ну и что? Ну и спутал. Тут у нас Костя Лубенцов однажды на политзанятиях сказал, что «доктрина Эйзенхауэра» — жена Эйзенхауэра. Вот это ляпнул — ха-ха!

— А что же ты сейчас не на занятиях?

— Да неохота.

— А где у вас занятия?

— Вот туда пройдите.

— Работаем с молодежью! — иронически сказала Лучникова, входя в низкое темное здание, и не стала слушать, что ей говорил Рудаков.

Пошли на занятия политкружков.

В депо паровозников пропагандист, сухопарый, пожилой инженер Бабичев, вытянув под столом ноги, сурово оглядел слушателей и вызвал:

— Попов! Программу нашей партии знаешь? Расскажи о значении восьмого съезда.

Парнишка начал рассказывать. Образование у него, видимо, было небольшое. И он слабо разобрался в сложных трактовках. Паренек краснел, бледнел и, наконец, замолчал.

Пропагандист отчитал его и вызвал другого. Тот, не вставая, отозвался сумрачно:

— Не готов.

Новая нотация. Наконец третий слушатель, словно несясь на мотоцикле по булыжному тротуару и вспотев от напряжения, отвечал очень долго. Остальные, обрадовавшись, что их уже не спросят, постепенно находили себе занятия: переписывались или смотрели в окно, за которым, чуфыкая и выпуская облака пара, проползали в депо отцепленные паровозы.

Два занятия сорвались, потому что на них не пришли слушатели. Оказалось, одни работали, других послали во внеочередную поездку, а нашлись и такие, которые напоминали собой любителя Чайковского вместе с незнакомым Лене Костей Лубенцовым.

Возле цеха промывки Лена встретилась с Борисом Исмаиловичем Чирковым. Они почти столкнулись. Заведующий отделом партийных и комсомольских органов горкома партии улыбнулся приятной, спрашивающей улыбкой, приветливо поклонился Лене. Он слегка развел плечи, словно показывая красивую осанку человека высокого, плотного, отлично сложенного. Лицо у Чиркова было спокойное, крепкое, чуть скуластое, проникнутое своеобразной южной привлекательностью. Он только что вышел из высоких цеховых дверей вместе с парторгом и с начальником паровозной службы. После короткой паузы — сторонним взглядом и не заметишь — первый протянул Лене руку.

— Вы знакомы с товарищами? — спросил он ее, играя теплыми, задушевными интонациями голоса.

Лена была знакома.

— Товарищ Чирков, скажите, пожалуйста, в парткоме когда будете?

— У вас, собственно, очень важное? — не сразу вместо ответа спросил Чирков. Мягкость в его голосе исчезла. — Завтра в горкоме…

— Нет, здесь.

— Сегодня, я думаю, нет необходимости, — учтиво ответил Чирков, даже не спросив, в чем дело. Он тотчас повернулся и пошел вдоль рельсов.

«Жаль, что вы не обратились ко мне раньше, но я постараюсь вам и сейчас помочь», — донеслось до Лены.

Выглянувший из-за снежной хмурой тучи слабый луч солнца скользнул, блеснув по его затылку, по статной широкой спине. Чирков с товарищами удалялся, не торопясь, перешагивая через рельсы, постоял, пропуская мимо громыхающий новыми цельнометаллическими вагонами состав дальнего следования.

Лена слишком хорошо знала Чиркова, чтобы удивиться его отношению к ней. Только почему он так разговаривает с нею на людях? Ведь никто не знает истинной причины, и могут подумать, что если комсомольский работник, так его можно и не слушать.

Когда Лена, вечером собрав членов комитета, объясняла им, как помогать руководителям политкружков, учить их, чтобы они проводили занятия живо и интересно, Рудаков сумрачно возразил ей:

— Это легко сказать. А только одни мы, без помощи партийного комитета, ничего не проведем. Разве одну только какую-нибудь захудалую консультацию.

— Не проведете, — согласилась Лена. — Да, кстати: долго у вас будет эта кутерьма с посещаемостью?

— А что поделаешь с людьми, если они то и дело в поездках!

— В поездках! — Лена пожала плечами. — Брось, Федор! Для проводников и паровозников занятия вам разрешили дублировать. Просто для вас это предлог, что всех все равно не соберешь, и вы не обращаете внимания на тех товарищей, которые совсем не ходят на занятия.

— Неправда! Ну, неправда же! — загорячился Федор.

— Зачем споришь, Федор! — Лена коротко засмеялась. — Нам же сегодня «знаток Чайковского» в этом помог убедиться.

— Бывает же… Только если бы нас хотя бы начальники служб поддерживали… Комсомольцу на занятия надо, а его совсем неожиданно в другую смену либо в другую поездку перевели, вы не видели.

— Не поддерживают? А ты просил их помочь?

— Конечно, просил.

— Тогда давай вместе зайдем в партком.

— Хорошо! — живо откликнулся Рудаков.

Было уже довольно поздно, и проходивший мимо поезд убежал в серую вечернюю даль. Шум его долго еще был слышен, а очертания вагонов быстро исчезли, растворились в сумерках.

В парткоме, видимо, только что кончился серьезный разговор. Чирков глубоко затягивался папиросой и улыбался приятной, довольной улыбкой хорошо поработавшего человека. Члены парткома были возбуждены, но, кажется, тоже довольны.