Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Нет, ты шутишь? Дионисий Стратело будет жить в городе, учиться будет… Бесплатно! Ты не знаешь, сколько мать плакала, что не может меня в город послать учиться.

— Да, — согласилась Мариора и, чтобы не омрачать настроения Дионицы, старалась не показать, что вместе с радостью за него в ее сердце растет тоска: придется ли ей учиться? Ведь в первый класс в пятнадцать лет и идти стыдно. — Ну, пойдем в кино, — сказала она.

Было уже совсем темно, когда Мариора и Дионица подходили к бывшему дому примаря. Его уже привыкли называть клубом. Всего несколько дней назад общими усилиями молодежь окончила там последнюю работу: сняли перегородки — получилось нечто вроде большого зала, — побелили стены, развесили плакаты.

В клубе горел яркий свет, и оттуда слышался гул голосов. Когда Мариора и Дионица были уже в нескольких шагах от клуба, свет вдруг погас, голоса тоже стихли, и послышался негромкий размеренный треск. Они хотели было войти, но дом вдруг наполнился криком, стуком и скрипом стульев. Из дверей повалили люди, они кричали, ругались и размахивали руками. На Мариору налетела, чуть не сбив ее с ног, высокая старуха, растрепанная, без платка…

— Антихристы! Сатана! — кричала она и торопливо крестилась. Свет в клубе снова зажегся.

Ошеломленные Дионица и Мариора не могли ничего понять. Из клуба вышли Кир и Васыле.

— Ну и переполох! Вот чудаки! — изумленно качал головой Васыле.

— А что ты удивляешься? — сердито говорил Кир. — Ты-то в большом городе жил, видел. А если б меня не предупредили сегодня в райкоме, тоже, пожалуй, сбежал бы… Ну, не сбежал, так испугался бы, — что ты думаешь? Вдруг откуда ни возьмись пулемет, и чуть не в тебя стреляет! Ошибка, что не предупредили всех, не объяснили сначала…

Приезжий киномеханик, молодой звонкоголосый паренек, с крыльца громко кричал в толпу, обещая рассказать, как все устроено. Люди замолчали, слушали, но в клуб не заходили.

— Портится мир. Каждое знамение говорит: конец близок, — услышала Мариора сзади знакомый голос. Она обернулась: Нирша Кучук говорил с двумя женщинами, торопливо оправлявшими кофты и платки. Кир тоже услышал его слова.

— Баде Нирша! — громко сказал он. — Это кино — знамение?

— Да никто о знамении не говорит, — стараясь казаться дружелюбным, отозвался Кучук.

— Смотрите, баде Нирша, как бы нам опять не поругаться, — проговорил Кир.

Кучук не ответил.

Люди поодиночке, не сразу возвращались в клуб, но некоторые так и не решились войти — разошлись по домам.

Была страда, работали даже в лунные ночи.

Томе было очень трудно. Хотя, по правилам супряги, он мог пользоваться и косилкой, и молотилкой Кучука, и его повозкой с лошадьми и волами, Нирша в самом начале уборки сказал, что он и рад бы помочь Беженарю, да ведь у него под пшеницей пять гектаров, а у Томы — всего один. А вдруг дождь пойдет, когда он успеет убрать? Впрочем, повозку и молотилку он даст дня через два, вот только обмолотит первую партию, — надо продать, с долгом одним расплатиться. Тома терпеливо прождал два дня, потом еще четыре, — оказалось, молотилка работает не совсем исправно, и Кучук никак не может намолотить нужное ему количество зерна.

А дождь действительно пошел. Непрошеный, он несколько дней лил, точно из лейки. Земля раскисла — на каруце не проехать: грязь, густая, черная как деготь, доставала до ступицы.

Когда, наконец, тучи раздвинулись и солнце снова разлило над Молдавией свои жаркие лучи, Тома побежал на поле. Вернулся он удрученный: пшеница в копнах прорастала, гибла.

У Кучука же потерь не было, половину пшеницы он уже обмолотил, остальная стояла в скирдах — никакой дождь не возьмет.

Целый день Тома ходил как побитый — пропала надежда купить лошадь: теперь пшеницы едва хватит самим на зиму, где уж там продавать!

В тот же день Тома свернул ковер, который достался ему при разделе боярского имущества, и ушел к Кучуку.

— Ты отдал ковер Нирше? — спросила Мариора отца, когда он вернулся.

После раздумья Тома сурово ответил:

— Да. Но смотри, если в селе кто узнает об этом… — и он так посмотрел на дочь, что она не решилась ему возразить. И уже мягче прибавил: — Завтра с рассветом молотить пойдем. Приготовь мамалыгу и брынзу.

С тех пор дело, казалось, пошло на лад: Беженари пользовались молотилкой Кучука, на его волах возили хлеб с поля. Но почти с половины дня Тома помогал Кучуку возить и молотить его хлеб. Людям, расспрашивавшим его, Тома отвечал, что они работают вместе, а дочери несколько раз напоминал, что нужно молчать: «Кучук — сильный хозяин, тут никакие законы не помогут». Он придирчиво следил, чтобы Мариора не виделась с Киром. Если к ней приходили Васыле и Дионица — хмурился. На вопросы Мариоры, чем провинились ребята, Тома опускал голову и повторял, что ребята они, может быть, и хорошие, но лучше пусть они не приходят. Было ясно, что и тут мутил воду Кучук, но отец, уставший за прошлые годы, похудевший от новых забот, уже совсем седой, был так жалок, что Мариора не решалась спорить с ним.

Видеться с друзьями и молчать о том, что лежит на сердце, Мариора не могла; ослушаться отца, обидеть его — тоже. Поэтому она рада была страде, когда молодежь не собирается на вечерницы и нет даже времени забежать к соседу.

Сегодня Тома с Мариорой вернулись, домой раньше, чем обычно. Они привезли с тока пшеницу. Отец подвел лошадей к лестнице, которая вела на чердак, — у них не было амбара, и зерно решили хранить там. Мариора видела, как отец развязал один мешок, взял пригоршню зерна и, любуясь им, пересыпал с ладони на ладонь…

Началась сушка фруктов, и нужно было посматривать за ними. Мариора побежала в сад.

Теперь возле дома Беженарей было уже не семь яблонь, как недавно. Кучук возвратил им часть сада, которая была отдана ему несколько лет назад в счет процентов за долг. Здесь, у самого забора, в кустах вишенника, под камышовым навесом стояла сушилка. Она была сделана наподобие низкой печки, в которую вместо металлической плиты с конфорками вставили решетку из прутьев. В маленьком выступе — топка. Тут все время поддерживался медленный огонь: фрукты вялились в дыму.

Мариора попробовала и сняла уже готовые фрукты, нарезала яблок и, добавив мелких груш, положила все на сушилку, подбросила в топку соломы.

— Ой, девочка, тебя найти — как цветок в снегу, — весело раздалось где-то над нею.

Мариора вздрогнула, подняла голову. Из-за забора смотрела на нее смеющаяся Вера Ярели. Слабый ветерок трепал концы голубой косынки, которой она перехватила волосы.

Ограда, сложенная из сероватого камня, была покрыта большими листьями тыкв. Цепкие, ползучие плети забрались даже наверх. Тут, высоко и удобно улегшись на солнце, выглядывая на улицу, зрели большие, медового цвета тыквы. Вера раздвинула листья, ловко, по-мальчишески, перелезла через ограду и остановилась перед Мариорой. Она подбоченилась, чуть расставила свои маленькие крепкие ноги.