Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Ты где это пропадаешь? — грозно спросила она, но в темных глазах ее блестел озорной огонек, а лицо жарко румянилось. — Уборка? Так у вас же только гектар! — Вера села на пододвинутый Мариорой чурбан. — Почему же вы затянули до сих пор? Ведь пшеница наполовину осыплется! Вон у Руссу четыре гектара было, и то давно свезли… И мы и все…

Мариоре не хотелось говорить правду, но и лгать было совестно. Покраснев, она отвернулась к плите. Заговорили о фруктах — очень большой урожай в этом году, трудно управиться с сушкой.

Вера задумалась.

— А кто по вашим дворам агроуполномоченный? — вдруг спросила она. — Разве он не видит, что вы отстаете? Люди уж хлебозаготовки сдают, а вы еще уборку не кончили.

Мариора подумала: действительно, Матвей что-то давно не заходил к ним. А ведь раньше, когда только стали создавать супряги, как хлопотал! У него тоже гектар зерновых. Убирают — Мариора видела — его жена и подростки-сыновья. Правда, Кучук им сейчас же дал молотилку, даже косилку и лошадей: как же, семья агроуполномоченного!

— Ты зайди в сельсовет, расскажи. Или пусть отец расскажет. Там помогут, — посоветовала Вера. И быстро поднялась: — Я ведь за тобой, девочка. Васыле сказал, чтоб ты в клуб шла. Обязательно!

Мариора заколебалась, но вспомнила ребят и решительно встала.

— Пойдем!

Когда Мариора и Вера подходили к клубу, их остановила соседка Веры, тетка Анна Руссу.

— Туда? — с испугом в голосе спросила она, указывая рукой на клуб.

— Туда, — улыбнулась Вера.

Анна минуту постояла, словно размышляя, чем помочь им, потом перекрестила девушек и, когда они прошли, еще долго провожала взглядом.

В клубе ярко горели большие керосиновые лампы. Васыле встретил Мариору у входа, взял за руку, повел к столу.

— Знакомься.

Ослепленная ярким светом, Мариора не сразу разглядела маленькую темноволосую девушку лет семнадцати.

— Иляна, — обратился к ней Васыле, — вот тебе новая подруга — Мариора, которую мы все любим и уважаем.

Девушка встала, протянула руку, улыбнулась. Руку Мариоры она пожала сильно, по-мужски. Потом пододвинула табуретку.

— Садись, — просто сказала она, заметив, что Мариора стоит. Смутившись, Мариора села. И тут же, вздрогнув, вскочила: за спиной ее раздался неестественно громкий голос. Говорили, очевидно, по-русски — непонятно. Но сзади никого не было: стоял только большой ящик с зеленоватым светящимся стеклышком посредине. Ящик говорил.

— Что это? — охрипшим от испуга голосом спросила Мариора.

Вероятно, у нее в эту минуту было потешное лицо: все рассмеялись. Васыле подошел к ней, почти силой усадил на табурет, сел рядом сам и стал объяснять, что такое радио. Вокруг Васыле собрался тесный кружок. Мариора только теперь разглядела присутствующих. Тут были и Кир с Виктором, — у девушки снова сжалось сердце, как только вспомнила отцовский запрет, — и Домника, и Санда, и Дионица, и еще несколько сельских девушек и парней. Потом Васыле рассказал, что радиоприемник им дали бесплатно в культпросвете, что в райкоме ему удалось уговорить секретаря направить учительницу Иляну Сынжа именно в Малоуцы. Правда, Иляна кончила всего шесть классов, но ведь учителей молдаван почти нет, а Иляна сможет отлично вести первые четыре класса. Учиться дальше она будет обязательно.

Мариора догадалась, что Иляна Сынжа — та самая Иляна, которая вместе с Васыле пыталась заработать себе на учебу танцами.

Иляна рассказывала о себе охотно, к слову расспрашивала: весело ли проводит свободное время молодежь, какое теперь настроение у людей, какой урожай и есть ли в селе свой оркестр. Когда ей рассказали про первый в Малоуцах киносеанс, она так заразительно и весело расхохоталась, что все невольно рассмеялись вместе с ней.

— Ничего, привыкнут люди. Еще подождите, очереди за билетами будут! — сказала она уверенно.

Мариора с восхищением смотрела на эту девушку, такую простую и такую, вероятно, умную. А Иляна вдруг спросила, вскинув густые брови:

— А отчего у вас в селе комсомольской организации нет?

Ответили не сразу — переглядывались. Васыле покраснел, точно виноватый.

— А ты уже комсомолка? — спросил он Иляну.

— Да, — ответила она.

Хорошо бы стать комсомольцами! А что они должны делать?

Заговорили все вдруг и сразу. Особенно горячился Кир: ведь сколько в селе нужно рук и глаз! Вот хотя бы сельсовет взять: Дабижа работает много, ничего не скажешь, и в городе часто бывает, в райисполкоме. Школьникам бесплатную обувь привез, распределил, а то большинство были босые; денежную ссуду для стройки получил и роздал раньше, чем в других селах. Этого у него не отнимешь. А вот что-то часто у него Нирша Кучук бывает — что за дружба? У Кучука большая супряга, его тягло в ней основное. Чем объяснить, что председатель сельсовета стал молотить на его молотилке? Вчера он своими глазами видел, как Дабижа нес от Нирши две корзины раннего винограда… И потом, что за порядки: уборка в самом разгаре, надо супрягам помогать, а Дабижа послал зачем-то в Кишинев агроуполномоченного Матвея Лешана. Проверить, какое зерно везут на ссыпной, и то некому. Вот Нирша и повез вчера пшеницу пополам с половой. Хорошо, там разглядели, вернули. Совести нет у человека — прежде по двести лей налога с гектара платил, а теперь тридцать килограммов зерна не хочет сдать. Люди вон по гектару имеют и то сверх плана сдают. Ведь Дабижа — власть в селе. Если он не станет следить — кому же еще?

— А если комсомол будет, так обманывать никто не сможет? — простодушно спросила Домника, с любопытством глядя в лицо Кира своими добрыми большими глазами.

— Не дадим! — горячо ответил ей Кир.

— А знаете… — тихо заговорил Васыле, и все стихли и обернулись к нему. Так уж повелось среди тех, кто знал его: соглашались или не соглашались с ним, пока он рассказывал — слушали, как песню. Сейчас серые глаза Васыле опять глядели куда-то далеко, и говорил он, точно листал невидимую книгу. — Знаете, что Ленин, вождь коммунистов, писал: «Для трудящихся нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации…» Правда, нам теперь за власть бороться не надо, народ уже получил ее. Но ведь еще существуют такие, вроде Кучука, с ними придется бороться. Без организации нельзя.

Об этом говорили, пока с улицы в клуб не вошел парень с кларнетом. Прямо в дверях он поднял кларнет, и клуб наполнился торопливой, веселой, стройной мелодией танца. Все переглянулись. Рассмеялись. Николай Штрибул подошел к Домнике, и первая пара гордо выплыла на середину. И тотчас заполнилась середина зала. Танцевали ла-цэсут. Пары сновали взад и вперед, обходя друг друга, подражая челноку в ткацком станке; переглядывались раскрасневшиеся в танце девушки, ухарски пристукивали каблуками парни, и в окна, обгоняя музыку, улетал киуит: «И-хи-хи-хи-и-и!»