Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Дам, — просто сказал Ярели. Он подошел к каруце и, к удивлению Тудора и Филата, вытащил откуда-то из мешков две пары новых сапог. — Мы с Алексеем вчера купили. Померяйте. Все-таки в Тирасполь едете, неудобно.

Сапоги пришлись впору.

— Ну, вот и красуйтесь в них, а приедете — отдадите. Не стопчете за три дня.

Семен охотно согласился отвести подводу обратно в Малоуцы. Все устроилось неожиданно хорошо.

Первый раз в жизни Мариора ехала на машине. Она сидела на лавке, прикрепленной к борту кузова, обеими руками вцепившись в кожух Филата. Машина была полна: с котомками за плечами сидели делегаты из других сел. Ветер высекал слезы из глаз, машина подпрыгивала на ухабах размытой, избитой колесами грунтовой дороги. А мимо пролетали расцвеченные зеленой озимью поля, серые безлистые леса, деревни — выводки беленьких кас, крытых камышом, и все время вдоль дороги мелькали столбы, над которыми тянулась проволока. Через несколько часов, когда Мариоре казалось, что она уже не в силах терпеть эту быструю, тряскую езду, машина въехала на большой с высокими железными перилами мост, перекинутый высоко над водой. Река была широкая, шире Реута. Вдоль берегов ее плыли, толкаясь друг о дружку, тонкие серые льдины.

— Днестр, — сказал кто-то из делегатов.

— Уже Днестр? — спросил Филат, и в голосе его были удивление и не свойственная ему торжественность.

Это слово точно разбудило крестьян. Завозились, заговорили, перекрывая шум машины.

— Так вот он какой!

Молодой паренек в надетой набекрень смушковой шапке рассказывал:

— Я был здесь. В тридцать восьмом году на том берегу ярмарка проходила, так мы ходили глядеть. Погода стояла ясная, тот берег хорошо было видно. А потом полицейские приехали, разогнали, кто смотрел. Меня один дубинкой прямо в кровь избил.

Сосед паренька, худой молдаванин в потертом кожухе явно с чужого плеча, кивнул головой:

— Мой брат в том году совсем на ту сторону перебежал — к советским. Если б его поймали, и вовсе убили бы…

Наконец машина въехала в Тирасполь.

Делегатов съехалось очень много. Все больше мужчины. Видно было, что оделись они в самое лучшее, многие были не в домотканом, а в городских пиджаках, на ногах вместо опинок фабричные ботинки. Все были в высоких серых и черных кушмах.

Мариора все время держалась около Филата, точно он был ее защитой, но она видела, что и взрослые чувствовали себя здесь робко и смущенно.

Обедали делегаты в столовой. Вкусные блюда им подавали в посуде, которая не уступала боярской, обслуживали их лучше, чем Гаргос обслуживал в своей корчме богатых посетителей.

Затем их куда-то повели. Они сняли верхнюю одежду и получили взамен круглые блестящие жестяные бляшки. Потом Мариора, Филат и Тудор очутились в огромном зале. На покатом полу тесными рядами, оставляя лишь узкие проходы, стояли кресла — большие, мягкие, обитые красным бархатом, — такие, как у боярина, даже еще лучше. А в глубине зала почти во всю стену был протянут большой бархатный полог.

Крестьяне заполняли проходы, толпились. Мимо проходили люди, одетые в городское, приветливо улыбаясь, говорили:

— Садитесь, пожалуйста, товарищи. Садитесь.

Мариора нерешительно посмотрела на мягкий чистый бархат. И вдруг увидела, что люди садятся прямо на пол, в проходах между креслами. Потоптавшись, сел на пол, и Тудор. Тогда присела и Мариора, удобно опершись спиной о ножку кресла. Все было хорошо, лишь плохо было видно. Один Филат уселся в кресло и невозмутимо поглядывал по сторонам, словно он всю жизнь сидел в таких креслах. Кругом забегали люди, раздались тревожные голоса:

— Да что вы, товарищи, в самом деле? Садитесь в кресла!

И только когда, наконец, все устроились в креслах, обитых бархатом, мягким, как весенняя трава, полог впереди раздвинулся. За пологом стоял большой, крытый красным сукном стол и стулья вокруг него. Вышли и сели за стол люди. Это были здешние, советские молдаване. Они поздравили крестьян с приходом новой власти, с хорошим урожаем; говорили о том, как лучше обрабатывать землю, и о том, что сила народа — большая сила, если только народ крепко возьмет власть в свои руки. Потом рассказали о России, об Украине, о левобережной Молдавии и о колхозах. Мариора заметила, что к слову «колхоз» люди прислушиваются особенно внимательно.

На другой день утром в большой дом, в котором остановились делегаты, вошел коренастый человек в кепке, в распахнутой ладной овчинной шубе. Он хозяйским жестом притворил за собою дверь и неторопливо, присматриваясь, подошел к делегатам, снял кепку и приветливо улыбнулся.

— Добрый день! А я к вам.

— Добрый, — нестройно прозвучало в ответ.

— Колхоз «Партизанул рош» [33] «Партизанул рош» — «Красный партизан» (молдавск.) . приглашает вас в гости.

Через час делегаты на двух машинах выезжали из города.

Человек в кепке был председатель колхоза. Он поехал на первой машине. На вторую, где расположились делегаты из Малоуц, подсел пожилой колхозник — высокий мужчина с большими добрыми глазами. Знакомясь, он сказал, что его зовут Василий, фамилия Чебан. С ним рядом села его дочь Досия, белокурая курносенькая девушка в городском пальто, красиво облегавшем ее маленькую фигурку. Что-то сильное и вместе с тем радушное было в ее открытой улыбке, во взгляде больших, как у отца, спокойных глаз.

Потянулись поля, такие же холмистые, бесснежные, расшитые паутиной дорог и стежек, как и на правобережье. Но лежали они не лоскутным одеялом из крошечных разноцветных полосок, а бескрайними могучими массивами.

Дорога, невиданно гладкая, залитая асфальтом, убегала вдаль волнистой ровной тесьмой. Машина мчалась так быстро, что захватывало дух, напряженно гудя, брала подъемы, легко и стремительно летела под гору.

Первые минуты пассажиры молчали. Делегаты с нескрываемым любопытством смотрели на колхозников, колхозники — на делегатов.

Наконец Василий повернулся к Филату и, показывая на Мариору, которая сидела, вцепившись в его рукав, спросил:

— Твоя дочка?

— Соседка, — ответил Филат и, чтобы поддержать разговор (ему о многом хотелось поговорить с колхозниками), сказал: — Так это, значит, мы в ваш колхоз едем?

— Конечно, в наш! — охотно ответил тот. — Вот холм проедем, на другой поднимемся, его уже и видно будет. Наше село издалека видно. Сейчас у нас не так красиво, как летом. Наши Журы тогда в зелени все, как в кудрях, только крыши красные видны.

— Красные крыши? — удивился Тудор. Хмурый и молчаливый, он сидел рядом с Филатом. — А чем вы их кроете?

— Крыши-то? Железом. Или черепицей.

— Железом? — недоверчиво спросил Тудор. — Кто же это у вас железом крыши кроет?

— Как кто? Ну, скажем, я. Этой осенью новый дом отстроил и железом покрыл. Под железом и колхозные постройки. А кому не нравится железо, черепицей кроет. А что?