Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Что вы делаете! — дрожащим голосом крикнула она. В ответ резиновая дубинка ударила, точно обожгла ее щеку.

Жандармы и перчептор ушли, унося ковер. Лисандра тяжело села на лайцы и обхватила голову руками. Мариора стояла над нею и не знала, что сказать.

— Деньги у тебя? Иди же к Стратело, они, наверно, вернулись… отдай, — прошептала Лисандра.

У Стратело Мариора застала только Марфу, Дионица задержался в городе. Она положила на стол деньги и коротко рассказала все.

— Вот какая она, Лисандра! — без удивления сказала Марфа, когда Мариора кончила.

Мариора не чувствовала боли, только пощипывало. Она прижала руку к щеке, другой достала печатный листок, который ей дал Виктор, развернула. Что это такое? «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — увидела она наверху. Да это же советская листовка! Она жадно читала, но торопилась и пока улавливала лишь то, что Москва советская не сдана и не будет сдана, что население должно помнить: Красная Армия вернется, правда победит… Мариора не слышала, как вошла Марфа. Она почувствовала только приятную прохладу от мокрой тряпки, которую та положила ей на лицо.

— Дочушка моя… Бедная… Ну как?

— Лучше, лучше. Не беспокойтесь, тетя.

Но Марфа вдруг уронила руки и припала к окну.

На дворе шел мелкий осенний дождь. Мимо окон торопливо пробегали люди, рябили широкие немецкие плащи.

— Что это? — удивилась девушка.

Из окон касы Стратело видна была примария. На крыльце ее стояли примарь, Челпан, Кучук, еще кто-то, — издалека Мариора не могла разглядеть лица, — несмотря на дождь, они сняли шляпы.

К примарии, разбрызгивая лужи, подкатила коляска на рессорах. Высокий человек в сером плаще медленно слез, поднялся по грязным ступенькам на крыльцо, дотронулся до шляпы и подал руку примарю. В это время к примарии подошел немецкий офицер. Человек в плаще приподнял шляпу и повернулся к нему лицом.

— Тудореску! — ахнула Мариора.

В следующее после возвращения Тудореску воскресенье примарь прочитал крестьянам указ Антонеску.

На тех, кто при советской власти пользовался боярским имуществом, накладывается штраф… Старые долги восстанавливаются… Все батраки должны вернуться к своим хозяевам…

Село молчало. Люди работали медленно, нехотя: доили коров, делали брынзу, ткали ковры, но все это приходилось нести в бездонную «закупочную» фашистского войска и получать ничтожную сумму. Им совали десятки лей, а на рынке катушка ниток ценилась уже в сотню.

Опустели еще недавно разубранные каса-маре.

Приезд Тудореску село встретило как неизбежное. Теперь уже никто ничему не удивлялся.

В январе стоял легкий мороз. Сухие хлопья первого снега грустно кружились на ветру. В несколько дней они покрыли крыши и поля, сровняли огороды и дороги, мягкими шапками легли на ветки.

В начале месяца из села ушли гитлеровцы. Остался только большой отряд жандармерии да взвод румынских солдат, который охранял воинские продовольственные сборочные органы. Одетые в легкие летние фуражки, солдаты мерзли. Нельзя было показаться в хорошей смушковой шапке или теплом платке: солдаты немедленно отбирали их.

Боярин спешно налаживал жизнь в имении. Он заметно постарел. Взгляд запавших глаз стал суше.

Как ни тяжело было Мариоре, а пришлось снова стать горничной. Из села вернулась Панагица. Она стала раздражительней. Мариоре было понятно, почему: Челпан больше не заходил к ней. Панагица сначала под всякими предлогами уходила в село, старалась попасться ему на глаза, но новый шеф жандармов даже не здоровался с ней.

Каждый день верховой привозил в имение газеты. Боярин подолгу читал их. Вечера он просиживал у радиоприемника. Вертел черные регуляторы, слушал музыку, воинственные песни, отрывистый немецкий говор. Иногда включал румынские передачи. Дикторы хвастливо сообщали, что гитлеровцы уже под Москвой, а румыны в Одессе, что Антонеску такой же великий вождь румынского народа, как Адольф Гитлер — немецкого, а Муссолини — итальянского, что теперь Бессарабия навсегда принадлежит королевству и надо много внимания уделять школам, так как за последний год пионеры и комсомольцы якобы очень испортили молодежь. Мариора презрительно усмехалась. Ну, кого они обманут? Два года назад, когда люди толком не знали, что такое советская власть, и то было известно, что это брехня.

В имении снова стал появляться Михай. Полтора года почти не изменили его: такой же моложавый, таким же подвижным было его маленькое, с мышиными чертами лицо. Одевался он в синий штатский костюм, но все знали, что Михай теперь комиссар румынской сигуранцы.

И снова между ним и Тудореску чуть не в первые же дни произошла ссора. Тудореску повесил в кабинете три портрета: Гитлера, Муссолини и посредине — Антонеску.

Михай только что принял от Мариоры, не взглянув на нее, стакан вина и сел в кресло — нога на ногу. Вдруг поставил вино на стол, встал. Короткие черные усы, которые он недавно стал носить, испуганно приподнялись, обнажив мелкие зубы.

— Петрика, ты с ума сошел…

— А что?

— Гитлер — это сила… Что ни говори, а его портрету место в центре.

Тудореску криво усмехнулся. Нарочито медленно подошел к зеркалу, пригладил волосы, потрогал руками обрюзгшие за последнее время белые щеки, старательно застегнул мелкие пуговки иличела — теперь он ходил в национальном костюме. На лице его застыло презрительное выражение.

— Ты слышишь меня? — уже со злостью бросил Михай.

Боярин повернулся, подошел, силой усадил Михая в кресло, сел напротив.

— Не понимаю тебя, — похрустывая суставами пальцев, сказал он. Только злые огоньки в его глазах выдавали раздражение. — Думал ли ты когда-нибудь, что такое «Великая Румыния»? Одесса — наша. Часть Украины — тоже. А украинская рабочая сила превосходна. Как раз то, чего нам недостает.

Михай передернул плечами. Тудореску продолжал, усмехаясь и играя кистью пояса:

— Такие вещи надо продумывать. Конечно, коммунисты — наши общие враги. И очень хорошо, что за их счет мы получили новую территорию. Но ведь Гитлер… Вообрази: Германия победит… Ты политику Гитлера знаешь… Ну, хорошо, мы союзники Германии, но можем ли мы надеяться, что Гитлер даст Румынии независимость? Никогда. Надо укреплять свои силы… — голос Тудореску постепенно повышался.

Но решительности его хватило ненадолго. Он замолчал, огляделся, отодвинул кресло.

— А в общем надоело мне все, — негромко и раздельно сказал он. — Для чего я все это говорю? Мы люди с тобой разные, очевидно, никогда не сговоримся… Понимаю, я тебе нужен, я богатый помещик. Депутат. Но я-то человек, черт возьми, — боярин снова стал повышать голос. — У меня, наконец, есть своя жизнь, свои интересы, и какого дьявола я буду заниматься делами, которые не приносят мне конкретных выгод?..