Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

— Нет, милая моя, — возразила Котова, — все, что я тебе рассказала, осталось в прошлом. Нынче и в тундре большие больницы, с чистыми светлыми палатами. А на вызовы летают на вертолетах. Так что не робей, если зашлют тебя подальше. Везде кипит жизнь, и в далекой северной тундре растут новые города и селения...

...Был уже одиннадцатый час ночи. Небо стояло над Амуром чистое, звездное. Берега то убывали, и река становилась очень широкой, то неожиданно вырастали, до того сузив ее, что теплоход, казалось, продирается сквозь тесный каменный коридор.

Мы плыли где-то около Богородского, — значит, завтра на рассвете — Николаевск-на-Амуре.

То ли из-за непогоды, то ли из-за своей постоянной занятости, Василий Николаевич Таволгин со дня на день откладывал нашу поездку на мыс Крильон. Погода действительно была скверная. Небо — без единого просвета; не переставая лил дождь. Да и на море все это время крупная зыбь, так что на катере лучше не выходить. Но мне не хотелось уезжать из Южного, не побывав на Крильоне, о котором я столько был наслышан. И вот неожиданно северный ветер разорвал тучи, и Таволгин распорядился, чтобы готовили катер.

Василий Николаевич был из тех людей, с которыми всегда интересно. Внешне несколько суховатый, строгий и замкнутый, он на самом деле был очень добродушным, чутким, отличным товарищем, хотя никогда не отступал от правила: «Служба — службой, а дружба дружбой».

Он любил историю Дальнего Востока, неплохо знал ее и даже исподволь что-то писал об открытиях наших героических предков на Амуре и Тихом океане.

Пока мы шли на Крильон, погода менялась буквально на глазах. Небо почти очистилось, и море стало видно до самого горизонта.

Вглядываясь в посветлевшую даль, Таволгин сказал мечтательно:

— Может быть, как в старину, сейчас на Крильоне выстрелят из пушки или ударят в колокол.

— Это в честь чего? — удивился я.

— Как, ты ничего не знаешь?

Во второй половине дня катер пристал к узкой бухточке, где кусок отлогого берега сбегает к воде. Мы поднялись на довольно высокий мыс. Здесь, рядом с приземистой, старинного образца корабельной пушкой, висел на почерневшей от времени дубовой перекладине старый, покрытый прозеленью медный колокол.

В старину, когда еще не было морских маяков, русские матросы тремя выстрелами из пушки и колокольным звоном указывали судам, идущим в тумане или в ночной темноте, путь к берегу.

Эти реликвии напомнили нам о бессмертных подвигах русских людей, впервые сошедших на эти далекие берега нашей Родины.

Кто же именно и в каком году повесил на Крильоне колокол? С какого корабля была снята пушка?

Я подошел к колоколу, раскачал чугунный язык, ударил в толстую медь — и мыс Крильон огласился гулким, протяжным звоном.

— Вот это здо́рово! — воскликнул Таволгин. — Теперь садись, я тебе кое-что почитаю.

С этими словами он достал из планшетки толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете и стал читать.

«Миру еще неведомы были богатейшие земли на берегах Амура и Тихого океана, когда горстка русских землепроходцев, преодолевая неимоверные лишения, отправилась в далекие походы на Восток. Смелые, мужественные люди, они на свой страх и риск, без компасов и карт, на утлых суденышках под парусами, а когда не было попутного ветра, просто на веслах, спускались по гремучим горным рекам, пересекали морские просторы с одной лишь мыслью: приискать для Отчизны новые земли.

В июне 1643 года, по приказу якутского воеводы Головина, письменный голова Василий Поярков с ватажкой в 132 человека вольницы был послан в Приамурье с наказом: «Узнавать повсеместно про сторонние реки падучие, которые в Зию-реку пали; какие люди по тем сторонним рекам живут — сидячие ль, иль кочевые; и хлеб у них и иная угода есть ли, и серебряная руда, и медная, и свинцовая на Зие-реке есть ли; и кто иноземцев в расспросе скажет, и то записывать именно... И чертеж и роспись дороге своей и волоку к Зие и Шилке-реке и падучим в них рекам и угодьям прислать в Якутский острог вместе с ясачною казною; и чертеж и роспись прислать всему за свею Васильевою рукою...»

До поздней осени плыли люди Пояркова на дощатых лодках из реки в реку, сквозь дикую, нехоженую тайгу на восток. Когда пришла зима, вьюжная, с лютыми морозами, остановились перед Становым хребтом.

Многие в отряде дрогнули, испугались, повернули обратно. Но оставшиеся верными 90 человек вольных людей не покинули Пояркова. С ними он и перевалил по глубокому снегу на лыжах через Становой хребет и к весне 1664 года вышел к верховьям Амура.

Здесь, на гористом берегу реки, пока шел лед, построили новые лодки и в конце мая двинулись вниз по быстрому течению. Перед русскими смельчаками с каждым днем все шире открывался безлюдный край, и Поярков по достоинству оценил его. Какой простор для хлебопашца! Какое обилие рыбы в Амуре и его притоках! Сколько пушного зверя в тайге, в том числе и такого редкостного, как соболь! Богатый край; такого сроду не видывали! Вот где селиться русским людям, вот где жизнь строить!

А когда однажды в темную дождливую ночь землепроходцы увидели белые, озаренные каким-то таинственным сиянием скалы, от которых Амур был виден на добрый десяток верст, вовсе пришли в восторг. В то время они еще не знали, почему скалы светятся, однако Поярков в своей «скаске» писал о них якутскому воеводе, как о великом чуде, будто бы посланном самим богом...»

«Воздвигнув по пути остроги, — читал далее Таволгин, — Поярков со своей поредевшей ватажкой прошел за лето весь Амур и к осени 1644 года достиг устья. А дальше было студеное море, скрытое туманами.

Есть ли за тем хмурым морем земля? А если есть, то обитаема ли?

Ответить на этот вопрос мог сам Поярков, продолжив путь. Но за время похода добрая половина отряда погибла, а оставшиеся в живых вконец истощились, болели цингой и нуждались в отдыхе.

Это привело Пояркова к мысли обосноваться на зиму в устье Амура.

Объявив местным жителям-гилякам, что отныне эта земля принадлежит России, Поярков собрал с них небольшой ясак: 12 сороков соболей и 16 собольих шуб, и стал обживать новое место. Нужно сказать, что гиляки охотно делились с лоча, как они называли русских, своими припасами, помогали им строить юрты.

От гиляков же Поярков впервые узнал о каком-то острове, который лежит близко против лимана. Речь, как предполагают, шла о Сахалине, куда материковые гиляки ни разу не ходили, а слышать — слышали. Рассказы туземцев возбудили у Пояркова желание самому идти проведать ту близкую землю за туманным морем.