Альберт Усольцев - Светлые поляны

Зал грохнул беззлобным смехом. Макар Блин побагровел:

— Ты, Катерина, вспомни, как в войну робили и не хныкали…

— Помню, Макарушка, помню. Как забудешь. И детишки, худоба наша военная, на всю жизнь эту память пронесут. Но только ты, голова, яйца с курицей-то не сравнивай и не путай. То война была. Кто у тебя тогда просил выходного? Больные да и те стеснялись. А сейчас мирная жизнь идет. Людей без отдышки в постоянной тревоге да хомуте нельзя держать. Сорваться могут, потому как не двужильные и не в сто лет жизнь определена, а с наперсток.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Макар Блин, окончательно доломав химический карандаш. — Какой параграф?!

— Ты — голова, ты и предлагай, — ответила Катерина. — А я от себя думаю, что выходные, в смысле — отгулы, надо хотя бы для женщин установить не реже раза в месяц. Чтоб хозяйство домашнее в малый порядок привести. И на себя в зеркало без торопу посмотреть… Живые мы или неживые?!

— Твоя, Катерина, правда, — согласился Макар Блин. — Только что же делать, как же быть, где сафьяну раздобыть?! На носу посевная. Поднатужиться придется, но как отсеемся, обещаю от имени правления праздничный день в Смородинном колке… Еще есть конкретизированные предложения?

Любил Макар Блин озадачить односельчан мудреным словечком, хоть и не всегда к месту их употреблял. Вот и сейчас сказал «конкретизированные», чем сразу и навел тишину в «столовке».

— Есть предложение, — поднялась Ефросинья Петровна. — Евлампий Александрович Ставров — единственный в районе кавалер ордена Отечественной войны двух степеней. Давайте составим в облисполком просьбу, чтобы нашей улице присвоили его имя.

— Правильно! — раздались голоса.

— Пиши, чего там.

Но Евлампий смутился и сказал:

— Как же так, земляки? Улица-то в деревне одна-единственная. Может, в будущем большой человек из деревни выйдет, надо погодить. И вообще — я живой. Если ходатайствовать, то надо кого-нибудь из погибших подобрать. А я живой, — повторил Ставров. — Хоть и половиненный, но, как говорит Макар Дмитрич, «конкретизированный».

— Ну-ну, не скромничай, — сказал председатель. — Расскажи-ка нам о том, как первый орден получил? Молодым наука, и нам занятно.

Насчет рассказов Евлампий был туг. Клещами тяни — не вытянешь. Удочка была закинута, народ ждал и смотрел на Ставрова: Хоть и отошла война в прошлое, но рассказы о ней не забывались. Напротив, обрастали новыми подробностями, чаще веселыми. Таков уж человек: трудно воевал, а пришел с фронта и рассказывает о нем со смешинкой.

Точно и не о жестокой войне речь, а о занятном походе-учении.

— Ты, Евлампий Александрович, подумай, а я пока вызываю на сцену Марью Васильевну Сиренчикову. Пожалста, Марья Васильевна! — поставил Макар Блин стул в сторонке от «стола-президиума».

Не глядя на народ, Сиренчикова прошла. По пути успела сказать дочери, Серафиме, сидевшей во втором ряду:

— Квашонку я на печь поставила молосную, долго затянется, сбегай подмешай. И молоко в подпол спусти — скиснет в тепле.

Серафима не ответила, словно не слышала слов матери. Сидела она, низко опустив голову, словно ей, а не матери сейчас предложил занять стул председатель.

— Не забудешь?

Серафима кивнула.

— Ну, Евлампий Александрович, давай, коль надумал, — обратился к Ставрову Макар Блин, подождав, пока Марь-Васишна устроится на стуле. Усаживалась Сиренчикова, словно гусиха в пестерь.

Подались из задних рядов поближе к сцене Витька, Кито, Шурик и Доня. Но на краешек скамейки, что стояла у окна пустой — вдруг заявится какой припоздавший большак! — присела только Доня.

Ребят не пропустили — нечего ходить взад-вперед, когда дело началось. Тем более мальцам.

Рассказ Евлампия был скупым и всегда одинаковым:

— Командир наш в то время был хохол Ильяшенко, вот. Подошли мы в то время как раз к Днепру, вот. Днепр — река ниче, попроворней нашей Миассы раз в пять, вот. Хохол Ильяшенко в то время и показыват на Днепр: «Станишники, кто на тот берег переплывет, тот и херой!» Букву «гэ» он не выговаривал. Ну я и поплыл, не один, конешно, с ротой вместе, вот. Думал, утону, ниче, обошлось. Ну и наградили, вот.

Тут вмешалась бабушка Витьки, Марфа Демьяновна. Любила она слушать фронтовые рассказы за чаем или на завалинке. Слушала внимательно, запоминая. А на следующий день пересказывала на свой лад побасенку-чудинку, да с такими завертушками, что сам автор удивлялся — надо же как складно и интересно выходит.

И сегодня вступила в разговор Марфа Демьяновна — больно обидно ей стало за куцый рассказ Евлампия. У человека вся грудь в орденах и медалях, а он: «Переплыл, вот и херой».

— Евлампий Александрович, а ведь в то время война была, — начала издалека Марфа Демьяновна.

— Ну, знамо дело, была, я не отрицаю, вот.

— И на правом берегу — немчура…

— И это не отрицаю.

— Сильно укрепился немец на Днепре, на три ряда свои стрелецкие закутки нарыл, — со знанием дела объясняла Марфа Демьяновна.

— Ну, доты, дзоты, ясное дело, — подтверждал Евлампий. — Минные поля…

— И ты переправлялся под стрельбой… Вода кипела, ага?

— Стреляли, конечно, в то время, вот. Война… Как без стрельбы?..

— И на плоту стояла пушка…

— Стояла, где ей еще стоять, если она ко мне приписана, а я к ней.

— И под стрельбой вы хворсировали, — смело выговаривала Марфа Демьяновна военные слова.

— Причалили, конечно, коль оттолкнулись от берега. Не плыть же в море по течению.

— А «пятачок» сколько ден держали? — смело бросала Марфа Демьяновна.

— Скоко нужно, стоко и держали. Нам на тот свет не к спеху было.

— Немецкие крепости на Днепре были сготовлены в надежде попридержать нашу армию? — совсем оглоушивала слушателей Марфа Демьяновна знанием военной стратегии.

— То немцы считали, а мы их арифметики не придерживались! — взмахивал культей Евлампий. — Мы по собственной таблице умножения ворогов щелкали.

— Ну вот и расскажи обстоятельно, — подводила Марфа Демьяновна.

— Марфа Демьяновна, я же отчитывался: командир наш был в то время хохол Ильяшенко. Подоспели мы в то время как раз к реке Днепру, вот. Хохол Ильяшенко в то время и показыват на Днепр: «Станишники! Кто на тот берег переплывет, тот и херой!» Ну я и поплыл, не один, конешно, с ротой вместе, вот. Думал, утону, ниче, обошлось. Ну и наградили, вот, — точно, как и в первый раз, пересказал Евлампий и умолк.

Поняв, что сегодня Евлампия не разговорить, Марфа Демьяновна отступилась. Посмотрела на Ивана Мазеина.

— Иван, у тебя ведь тоже есть че поведать. Расскажи, как ериктивные снаряды возил.

— Возил и реактивные, — улыбнулся Мазеин. — Я, Марфа Демьяновна, за войну только птичье молоко не возил, а так все в кузове перебывало.