Давид Самойлов - Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х [litres]

Цветами-купавами купола в Кремле.
Заря окликается, как искра в кремне.
У звонаря вся звонница на ремне.
Собирается вольница на Москве-реке.

Как ударят в крашеные
Купола лучи,
Заиграют ряженые
Трубачи…

В серебряном лепете,
Точно в каплях росы,
Корабли, как лебеди,
Выгибают носы.

По воде, как по шелку,
Заря выткана.
Течет она в Волгу
Разноцветными нитками.

Через сколько недель
До Казани дотащится,
Расплетая кудель,
Вода-рассказчица;

Как она расплещется,
Ударяя в плечо.
В реке не поместится,
В море потечет.

Понесет она в русле
Луга и облака.
Заиграют, как гусли,
Корабельные бока.

Сибирь! О, как меня к тебе влечет,
К твоим мехам, к твоим камням.
Там бешеная Ангара течет
С губами в пене, как шаман.

Сибирь! Перемолоть ногами тракт,
Перевалить Урал.
И вдруг – Байкал лежит в семи ветрах,
У океана синеву украл.

Сибирь! – тысячелетняя тайга.
Я с детских лет, как сказку, полюбил
Иртыш, Тобол, кержацкие снега [195] Кержацкие снега… – кержаками называли старообрядцев, от реки Керженец в Нижегородской области. ,
Киргизские глаза твои, Сибирь.

Когда во глубине сибирских руд
Кирки бросали, точно якоря,
И верили, и знали – не умрут
И наконец взойдет она, заря.

Когда в охотничий трубила рог пурга
И старатели пили, ругая пургу,
В татарские скулы упиралась рука
И глаза грозили тебе, Петербург.

И вот я заболел тобой,
Тобой, Сибирь! Не мамонтовый клык,
Не золото связало нас судьбой,
А вольности осмысленный язык.

Сибирь! Ты этой вольности простор,
Простор не в бубенцах, а в кандалах.
Лежит Алтай, как каменный топор.
Прими его, помыслив о делах!

Как узнаёт орел орлят,
Вы узнавали нас по писку [196] Как узнаёт орел орлят, / Вы узнавали нас по писку… – Сельвинский Илья Львович (1899–1966) в дальнейшем сыграл большую роль в творческой биографии ДС, который в 1939–1941 гг. входил в поэтическую группу его учеников вместе с П. Коганом, М. Кульчицким, Б. Слуцким, С. Наровчатовым и М. Львовским.. .
Пускай вам снова не велят
Отдаться пламенному риску! [197] Пускай вам снова не велят / Отдаться пламенному риску… – в 1940-е годы Сельвинский был в опале, мало печатался.

У будней жесткая кора.
Льстецы довольствуются малым.
Война окончена. Пора
На отдых старым генералам.

Но вам не удается так.
Вы видите в клубке метаний
Картины будущих атак
И планы будущих кампаний.

И, в кабинете пол дробя,
Руками скручивая главы,
Вы вновь осмотрите себя
И убедитесь в том, что правы.

Вы правы, может быть, не в том,
Что в нас бессмертны заблужденья.
Но в том порука – каждый том
И ваше столпное сиденье,

Что к вам поэзия строга,
За исключением балласта.
Любая точная строка
Одной лишь истине подвластна.

Пора бы жить нам научиться,
Не вечно горе горевать.
Еще, наверное, случится
Моим друзьям повоевать.

Опять зеленые погоны.
Опять военные посты
И деревянные вагоны.
И деревянные кресты.

Но нет! уже не повторится
Еще одно Бородино,
О чем в стихах не говорится
И нам эпохой прощено.

Ты не торопи меня, не трогай [198] «Ты не торопи меня, не трогай…» – обращено к первой жене ДС О. Л. Фогельсон (как и стих. «Золотая моя, как же так? как же вдруг?..» . .
Пусть перегорит, переболит.
Я пойду своей простой дорогой
Только так, как сердце повелит.

Только так. До той предельной грани,
Где безверьем не томит молва,
Где перегорают расстоянья
И ложатся пеплом на слова.

Горький пепел! Он стихами правит,
Зная, что придет его черед,
Даже если женщина оставит,
Друг осудит, слава обойдет.

Извечно покорны слепому труду,
Небесные звезды несутся в кругу.

Беззвучно вращаясь на тонких осях,
Плывут по Вселенной, как рыбий косяк.

В раздумье стоит на земле человек,
И звезды на щеки ложатся, как снег.

И в тесном его человечьем мозгу
Такие же звезды мятутся в кругу.

В нас мир отражен, как в воде и стекле,
То щеки уколет, подобно игле,

То шоркнет по коже, как мерзлый рукав,
То скользкою рыбкой трепещет в руках.

Но разум людской – не вода и стекло,
В нем наше дыханье и наше тепло.

К нам в ноги летит, как птенец из гнезда,
Продрогшая маленькая звезда.

Берем ее в руки. Над нею стоим,
И греем, и греем дыханьем своим.

Ночь дымится метелью, как прорубь.
Город как обледенелый короб.
Дымно клубится снег за окном.
Свет расплывается жирным пятном.

(Надо ли ехать дальше в какой-нибудь город другой?
Там тоже мороз позванивает бубенчиком под дугой.
Там тоже ночь распластана в окне за полштыка.
Узором стекла засыпаны, как женская щека.)

Ночь в дуду дудит в трубе
О моей солдатской судьбе.
Хозяйка с тулупом идет за печь,
Чтоб мне было теплее лечь.

(Как хорошо, что до света осталось четыре часа.
Горсть сухого снега бьется в стекло, как оса.)

Я погружаюсь в оттепель
Медленно, как в мазут.
Сны – крылатые кони –
Уже удила грызут.

…Ночь – черная, как чугун,
Звонкая, как чугун.
Переулки звенят на каждом шагу.
На Красную площадь
В озерную рябь
Кремль выплывает –
Старинный корабль.

Иду, аки по суху, мимо поста,
Часовые не спрашивают паспорта.

Слегка грустит весенний паводок,
Овраги водами полны.
И казаки спускают на воду
Свои высокие челны.

И поплывут они, грудастые,
Вздымая веслами волну,
По морю синему, по Каспию,
Туда, в Персидскую страну.

Туда за золотом, за шалями,
За сталью твердой, как алмаз,
Чтоб только ждали вы да ждали бы –
Молили Господа за нас.