Георгий Политыко - Товарищи офицеры

Солдат с мрачным выражением на темном, с оспинками лице медленно, с неохотой выполнял указания офицера.

— Все равно ничего не выйдет, — хмуро произнес Бубин. — Со мной полтора года мучаются!

— Выйдет, все выйдет! — ободрил солдата Ермаков.

— Уж вышло! — сказал Борюк. — На солдата еще не похож, а новобранцем считать можно.

— Только взысканий у него — на взвод старослужащих хватит, — заметил капитан. — Неужели так полюбилась гауптвахта?

— А что мне гауптвахта? — исподлобья блеснув колючими глазами, сказал Бубин. — Я и в тюрьме сидел.

На этот раз не новичок, а офицеры с трудом выдержали его упрямый, пронизывающий взгляд.

— За что сидели? — спросил Ермаков.

— За кражу.

— А на гауптвахте?

— За попытку невыполнения приказания.

— Да-да… — процедил Борюк. — А скажите, Бубин, вы не скрыли судимость, когда вас в армию призывали?

Солдат неуклюже пожал плечами: пустое, мол, спрашиваете. Потом испытующе посмотрел на офицеров и ответил медленно, растягивая слова, будто отвечал в сотый раз и в последний:

— Я ничего не скрывал… я… военкома упросил. Стоящий человек, этот военком…

С Бубиным говорили долго. И уже с первых слов оба офицера поняли, что новичка нужно определить только в первый взвод — к Борюку.

Солдат неуклюже мялся на стуле, невнятно и неохотно отвечал офицерам и слушал их равнодушно, с видом человека, привыкшего терпеливо переносить пустые речи. Когда солдат ушел, Борюк невесело усмехнулся.

— Все-таки, этого Бубина я понимаю… С двенадцати лет — глава семьи: кормилец… Счастье, что от Лобастова его взяли…

— Да, счастье, — тоже усмехнулся Ермаков.

— А вот Гуськов мне непонятен, — признался Борюк. — Откуда в нем дрянцо это?..

— Откуда, спрашиваешь? А мне вот Воркун одну подробность сообщил: этот Гуськов ежемесячно получает из дому по пятьсот-шестьсот рублей. Хороший довесок к солдатским червонцам. И заметь: оклад у его папаши — девятьсот с небольшим. Папаша — завмаг. Мать — домохозяйка. Вот и спрашивай: откуда у таких добрых родителей такое негодное дитя?

Борюк посмотрел на капитана застывшим, соображающим взглядом.

— Что вы имеете в виду? Родители жертвуют для него всем? Или… — парторг покривил рот, выбирая выражения. — Или имеете в виду… дурной пример?

— Не знаю. Не следователь, — ответил Ермаков. — Ясно одно: кашку, сваренную добрыми родственниками, расхлебывать нам… И между прочим, делать отличную роту…

Почти накануне праздника Климов решился на отчаянный шаг. Он снова отыскал на окраине Болотинска тихий домик и спросил там медицинскую сестру по имени Настя. Его провели в маленькую светлую комнатку, служившую не то библиотекой, не то гостиной или красным уголком. Настя появилась вскоре, и он сразу ее узнал, хотя фактически видел ее впервые. Облик живой Насти совпал с вымышленным, сложившимся в представлении Климова неизвестно когда и неизвестно как… Кругленькая блондинка; в красивых серых глазах — неожиданная, молчаливая боль; она смогла крикнуть Лобастову: «Негодяй!» — и заплакать…

Климов извинялся. Слова, придуманные заранее, теперь звучали смешно. Настя слушала, не скрывая грустной усмешки. В сущности, он просил ее о том, чтобы она помирила с ним Артаняна.

Она спросила:

— А Артанян что (она называла его — Артанян), не хочет с вами мириться? — Климову показалось, что Настя скрыла, поджав губы, неуместно светлую улыбку и сама усмехнулась произнесенному по-детски слову «мириться».

Все действительно получалось слишком по-детски. Или, может быть, наоборот… Настя ни словом не вспомнила о том случае, для нее он будто бы не имел никакого значения. А с Артаняном она сама в ссоре… Климов ни в чем не успел разобраться, а тут новый сюрприз:

— Не нужен нам Артанян. Я вас с Борисом познакомлю. Это будет лучше.

Климов густо покраснел, тут же услышав ласковое:

— Боречка-а! А Борь?..

«Значит, у нее в комнате мужчина?.. Пока я тут изъяснялся…»

— Ну знакомьтесь же… Боречка, скажи дяде, сколько тебе лет?

— Тли лета…

Климов открыл рот, боясь расхохотаться и напугать белоголового малыша, важно вышагивавшего откуда-то из-за стола.

— Боречка, не нужен нам Артанян? — спрашивала мать. Малыш кричал:

— Нужен, нужен, нужен!..

В монастыре Артанян впервые заговорил с Климовым, но разговор вышел такой, что не обрадовал.

— Эх, ты! — сказал Артанян. — А еще стихи пишешь! Про любовь! А сам пьянствуешь и таскаешься с Лобастовым по бабам!

— Я только один раз… — начал было Климов.

— Напиши об этом беленькой, которая на фото!

А Климова и не примирение вдруг заинтересовало:

— Скажи, это Настю ты называешь «бабой»?

— Дурак! Мальчишка! — крикнул Артанян, готовый броситься на Климова с кулаками. Ему не хватало слов. — Гадкий мальчишка! Идиот!..

…Мир не состоялся, хотя обедали они вместе. Накануне праздника одиночество становилось особенно тягостным. Была мысль: самому напроситься на дежурство. Завидовал солдатам: у них праздник был расписан по минутам, и некогда было тосковать. День провел с солдатами. Стало легче, но не надолго. Гарнизонный радиоузел начал предпраздничную передачу. Радио на плацу и в казарме гремело о героях дня — об отличниках.

После обеда получил поздравительное письмо от Маши. Стало еще тоскливей.

Вечером его вызвали в канцелярию. Ермаков, Борюк, Артанян — все были в сборе.

— Мы вот что решили, — сказал ротный. — Встретим май вместе. У меня. Вы не против?

— Я… с удовольствием, товарищ капитан, — ответил Климов.

В эти дни Климову необыкновенно повезло на знакомства с детьми. Едва появился он у Ермаковых, командир первой Воркун представил лейтенанта вихрастому мальчугану — своему сынишке:

— Смотри, Тарас. Это дядя Вадим. Чемпион батальона по лыжам.

— Батальона? — уточнил Тарас. И потащил Климова в комнату, отведенную для детей. Сколько их тут было! Усатый старшина Грачев, тоже оказавшийся пленником детской, весь в медалях, весь в нависших на него ребятишках, картинно рассказывал что-то про серого волка.

Тарас тоже кинулся было к усачу, но остановился, застеснявшись Климова.

— Про волка?.. Это для девочек. — Вздохнул и предложил: — А вы про войну чего-нибудь знаете?.. Дядя Ваня знает — у него вон сколько медалей! — а рассказывать не хочет…

Может быть, маленький Тарас и юный Вадим и успели бы найти общий язык, но власть в детской перешла к новому лицу — подвижной старушке с добрыми, смешливыми глазками.