Георгий Политыко - Товарищи офицеры

…Борюк работал уверенно, без простоев и спешки. Молчаливый и сосредоточенный, он, кажется, одним своим видом вызывал у людей вкус к работе, как вызывает вкус к еде с аппетитом обедающий человек.

Ермаков, привыкший зажигать или подгонять людей острым командирским словцом, удивлялся, недоумевал и завидовал Борюку. И в то же время чувствовал, что лучшего парторга и взводного нельзя и желать для роты. Смущала капитана молчаливость парторга; казалось, что люди Борюка предоставлены самим себе: сами по себе ищут правильный путь, и сами по себе становятся хорошими.

Борюк разве лишь для Бубина нашел по-своему «высокие» слова. Сказал их солдату вечером, оставшись один на один у плотницкого верстака.

— Понимаете, Бубин, служба солдатская — та же работа…

Бубин сначала не поверил, покачал головой. Взводный подтвердил свои слова несколькими примерами. И странно, практичному солдату больше всех пришелся по душе пример из глубокой древности. Федор даже запомнил надпись, что сделали земляки на братской могиле четырех сотен солдат, погибших до последнего, в неравном бою. «Путник! — гласила надпись. — Возвести Спарте, что здесь мы вместе лежим, честно исполнив долг».

— Это понятно. Да, — сказал Федор. — Значит, умри, а дело сделай.

Бубин вернулся с лесопилки, привез на грузовике гору тонких неоструганных досок. Когда доски на плечах переносили от дороги к ленинской комнате, они гнулись, пружинили в такт шагам и задевали концами за траву, за сучья.

Бубин, пока разгружали машину, взял в плотницком ящике старенький рубанок, оглядел его, погладил по коричневой щечке: свой ли взял? Свой. Потом подошел к верстаку, возле которого сваливали доски, и остановился, взглядом выбирая первую. Выбрал. Вытащил из-под других свеженькую, с медовыми потеками смолы. Положил на верстак — она колыхнулась и замерла, свиснув с верстака.

Коренастый, с квадратными плечами солдат легко, длинными руками, отпустил от себя рубанок. С тихим визгом родился первый завиток. Маленький рубанок убежал назад, но только для того, чтобы взять новый разбег…

С верстака сползали белые барашки стружек. Это была работа простая, понятная, знакомая Федору Бубину с детства. Работа, нужная людям. На такую работу пойдешь всегда…

В армию Федор тоже пришел сам. Отец его тоже служил и погиб солдатом. Люди вспоминали отца уважительным, добрым словом. Федор пришел в армию смыть сыновние грехи, да не вышло: нажил новые. Прежний взводный Лобастов называл его косолапым. Насмехался, вспоминал тюрьму, а объяснить толком не умел: кому и для чего нужна строевая красота, чтобы, скажем, носки сапог были по одной ниточке? Вот бы теперь спросить об этом у старшего лейтенанта Борюка. Борюк — дельный мужик, не болтун и не белоручка. Если делает что — не зря, с пониманием. Пустой красоты не признает…

Взводный сам подошел к Федору, когда тот менял доску.

— Смотрю, Бубин, хорошо у вас рубанок налажен. Научили бы других.

— Можно, — ответил Федор.

И, прилаживая доску, спросил как бы невзначай:

— А скажите, товарищ старший лейтенант… Ну, для чего это нужно, это равнение в строю? Чтобы сапоги, скажем, по одной ниточке?

Борюк нахмурился:

— По ниточке?.. Это серьезный вопрос. А коротко объяснить так: для того чтоб снять с человека лишнее, чтобы он умел легко двигаться…

— Лишнее, как стружки с этой тесины? — догадывался Федор.

— Ну, положим, — улыбнулся Борюк. — Грубо, а впрочем…

— Понятно, — сказал Федор, — если доска шершавая, ее трудно к другой приладить…

Оба — и командир, и солдат — остались довольны объяснением. Хотят «приладить людей друг к другу» — это Федор давно знал. Да не ко всякому человеку охота прилаживаться. Одно дело — Лобастов, другое — Борюк. Ведь не для того строевая наука, чтоб легче измываться над «косолапыми»?

— Ч-черт… тебя и выругать не за что, — говорил Ермаков Борюку.

— Виноват, — отвечал Борюк.

С Артаняном ротный говорил пожестче, а Климову вовсе не хотел верить — иначе это нельзя было назвать.

— Что? Гуськова на Доску почета? Работал с перевязанной рукой?.. А вы, Климов, знаете пословицу: «Лодырь за работу, мозоль — в руку?»

Да разве только из-за Гуськова терпел неприятности молодой лейтенант? Выходя из палатки ротного, он жаловался Артаняну:

— Цветы завяли… Что я? Садовод? Цветы должен знать?

— Цветы — непременно, — отвечал Артанян. — Знаешь, в доброе старое время нас, взводных командиров, величали гордым именем «наркомвзвод». Почему? Потому что круг обязанностей шире, чем у министра. Порядочный взводный сможет провести занятие даже по балету. Лишь бы методическое пособие найти!..

Артанян давно уже перестал злиться на Климова. Все-таки они жили в одной палатке.

Два письма, полученные в один день, окончательно закрепили восстановленную дружбу. Артаняну писала Настя. Он даже побледнел от радости.

Климов разорвал свой конверт и извлек… коричневое фото школьницы. Хозяйка, Прасковья Андреевна, неведомо как раздобыла адрес. Лейтенант испытал такое чувство, словно живая, настоящая Маша нагнала его и тихо спросила обо всем.

Это была маленькая репетиция их встречи. И что же? Лейтенант, не задумываясь, даже с некоторой радостью, отдал себя на суд. Он признал себя виновным лишь в одном: что в те немногие дни, когда ему было хорошо, спокойно и празднично он ненадолго забывал о ней.

…Ну, а как же та, мартовская птица-весна? Ее он вскоре увидел в лагере, эту фею-птицу. Если бы Маша оказалась рядом с ним, у нее не осталось бы ни капли сомнения в его твердости…

Наркомвзвод… Прикажут плясать — пляши. Климову приказали. Без особой охоты согласился он на уговоры майора Железина и записался в ансамбль. Замполит прослышал о знаменитом гопаке, потрясшем гостей Ермакова.

На первой репетиции, в просторном бревенчатом зале Дома офицеров, Климов повстречал Валю.

Она плясала русского. Климов пришел с опозданием и почему-то сразу, еще из дверей, узнал ее в толпе, двигавшейся по освещенной сцене. Узнал и не удивился, и ничему не удивлялся дальше. Он услышал ее полное имя — Валентина Юрьевна Бархатова — и подумал спокойно: «Нет, комбат не Юрий. Значит — не дочь».

Она осталась одна на сцене. Сольный номер. Гопак. Почему гопак сольный?.. Ах, да! Нет партнера! Значит, партнером назначат его, Климова… Только не сию минуту…

Из темноты зала очень спокойно он разглядел ее всю. Красивая — глаза большущие, черные. Гибкая, сильная… Черные волосы она перекрасила и стала темно-рыжей. Птица-весна превратилась в жар-птицу…

Климов подошел к руководителю — пожилому, но артистически стройному человеку в черном штатском костюме: