Владимир Ухли - Шургельцы

— Напрасно ты, Ванюш одну тебя только и видит. Ты подумай-ка, — перебила она себя, — мы сегодня как ревнивые жены говорим. Что ж потом-то будет?

— И правда, — согласилась Сухви. — Я раньше ревнивых баб видеть не могла, а теперь боюсь, вдруг я такая же. Откуда мне знать? Если это так, я себя тогда презирать буду, возненавижу. И его, — повторяла она как в бреду.

— Да что это с тобой, Сухви, подружка? — испугалась Прась. — О нем подумай! Плохо бы ему не стало.

Сухви замерла.

— Кабы надо, всю кровь бы ему отдала! — сказала она горячо. — Вот прижала бы я его к своему сердцу и вылечила бы, сама бы всю его болезнь забрала.

Девушки вышли к воротам.

— Ванюшу от меня привет передай, скажи, что Прухха вернулся.

— Ладно, скажу.

Сухви, не оглядываясь, быстро зашагала по улице. Прась проводила ее глазами, пока она не скрылась, посмотрела на утреннюю траву и увидела по росе ясные следы солдатских сапог. Смотрела она на эти следы с радостью, улыбнулась, головой покачала и прикрыла калитку.

Над селом расцвела заря.

Стало уже светло, девушка так и не заснула. Мысли не давали ей покоя и сна. «Еще что будет, что увидим? Ой, какие есть нехорошие люди, даже женщины. Языки как змеи-гадюки, только бы ужалить, чего уж от мужчин требовать», — сокрушалась и дивилась Прась.

«Скорей бы мороз, надоела грязь осенняя», — говорили люди. Вот наконец потянуло зимним холодом. Пошел снег, одел все белым покрывалом. Ребятишки повыскакивали на улицу, стали играть в снежки, лепить снежную бабу.

— Этот снег еще растает, — говорила Плаги-ака.

— Неужели на всех фермах так мучаются, как мы? — ворчала Унисье, расчищая снег.

— Все тело ноет, кости болят. Это к сырости, дожди еще будут, — продолжала Плаги-ака, не слушая Унисье. — Сами-то ладно, а скот как будет терпеть?

— Доселе терпели, потерпят, — ответила Унисье. — Когда был наш зять, о колхозных коровах никто не печалился. Стал заведующим сын Спани, что-то все забеспокоились о ферме. Надоело мне до смерти. Воду подогревай вовремя, напои вовремя, по часам корми, выпускай на прогулку в срок. Зачем это, ума не приложу. Когда коровы есть хотят, они мычат, вот и время для них. А то стой около часов, да и следи, когда что делать.

Другие не вступали в разговор. Унисье все ворчала:

— Сам-то слег в больницу. Солдатик не выдержал, а мы и подавно…

— Ты, Унисье, не мели языком. Мы с тобой, как Ванюш, ночами под дождем и в холод траву на силос не собирали.

— Этого еще не хватало мне! Что я, девчонка? После покрова никто по полю за травой не рыскает.

— Тебя не переспоришь, — отвернулась от нее старуха. — Жили-то как? Коровье мычанье слушали, со скотиной вместе сами чуть не выли.

— Что же теперь, поем, что ли? — ехидно усмехнулась Унисье. — Посмотрим еще…

— Смотреть нечего, работать нужно, — оборвала старуха.

Позади амбара на свежем снегу кто-то проложил первую санную дорогу. Снег еще не глубок, виднеются комья земли, раздавленные полозьями.

Это, конечно, Кузьма Кутр. Он запряг лошадь в сани и выехал проложить первый санный след. После недавнего бурного собрания его перевели работать в телятник. Кузьма не возражал, согласился.

— Хотел с Ванюшем работать, — говорил старик, — а он вот заболел.

Когда слег Ванюш, на его место назначили Маськина: вспомнили, что во время войны он работал заведующим фермой. Распорядок дня у него был, как он сам выражался, твердый. По часам работу начинал, по часам кончал: «Руководитель должен быть на уровне, не размениваться на мелочи». Так, ровно в девять утра он приходил, в час уходил на обед, вечером в шесть собирал бумаги, запирал шкаф и, помахав всем папкой, уходил: «До завтра, счастливо оставаться!»

Слова Плаги сбылись, первый снег незаметно растаял. Маськин, сидя за столом, беседовал с Кузьмой Кутром.

— Кузьма Спиридоныч, куда телят выпускать будем? — спрашивал он, постукивая карандашом по столу. — Положение на ферме неважное. Понимать пора, как выражается мой друг ветсанитар.

— Понимаю, — ответил ему Кузьма, поднося уголек к трубке. — Ты у меня спрашиваешь, а я у тебя хочу спросить.

— Кузьма Спиридоныч, посоветуйте, что делать, руководящим ведь советоваться надо с массами, — Маськин откинулся на спинку стула.

— Озимые зря пропадают. Телят и овец туда выпустить нужно.

— Погоди-ка, — остановил старика Маськин, — а не повредят ли озимые телятам? Посоветуемся с ветеринаром.

— Чем они могут повредить, мерзлые озимые? Давай, Иван, а то телята со вчерашнего дня голодные!

— Посоветоваться все же нужно, — и Маськин не спеша начал писать.

— Где ветеринар?

— Вон график выхода на работу висит, читай. — Маськин ткнул пальцем в пожелтевший лист бумаги, приклеенный к стене вареной картошкой.

— Тут не для человеческого понятия написано, — махнул рукой Кузьма.

К полудню ветсанитар явился на ферму.

— Телят на озимые хотим выпустить. Что думаешь, без тебя не решились, — сказал ему Маськин.

— Вы что, прошлые уроки забыли?

— Какие уроки? Телята-то голодные.

Маськин постучал в окно, в комнату вошел Кутр Кузьма.

— Ты сам должен переживать, чтоб скотину вовремя накормить, — попрекнул старик ветсанитара. — А тебя семью собаками не сыщешь. — И вышел во двор, ворча: — Мучитель! На бумагах помешался. Чтоб тебя этими бумагами совсем засыпало.

После обеда снег в поле почти весь растаял. По озимым ходило стадо телят.

«Ешьте, ешьте, — думал Кузьма, — а то ветсанитар придет, скажет, что вам полезнее голодными жить. Наедайтесь досыта, бедняжки».

День прошел, наступил вечер. Люди зажгли лампы, сели ужинать. Пошел мелкий, как манная крупа, снег. Иван Маськин, уходя домой, сказал:

— Тетка Плаги, сегодня хорошенько за скотиной присматривай.

— Что ты меня учишь? — отмахнулась старуха. — На старости лет лежать на боку не буду. Да только разве я вместо крыши скотину прикрою?

Но Маськин уже вышел за ворота.

В эти дни кто только не заходил в маленькую старую избушку, — мать Ванюша добрым словом встречала всех.

Только Елвен ни разу не пришла.

Однажды она сказала сестре:

— Нам нужна сноха, чтоб как цветок была, ноги ее пусть земли не касаются, чтобы как в сказке была, лицом на солнце-луну похожа. Голос был бы как звонкий ручей. Работала чтоб, как покладистая лошадь. — Умела Елвен красиво говорить, когда хотела. — Есть ли в деревне такая? — Не дожидаясь ответа сестры, сама сказала: — Есть, Сухви, дочь Лизук. Слышишь?

— Слышу. Ты меня свахой, что ли, хочешь послать? Перед Лизук неудобно, — сказала Унисье.

— Неудобно! — передразнила ее Елвен. — Отец, подойди-ка, — позвала она мужа.

Матви безмятежно похрапывал на печке.