Владимир Ухли - Шургельцы

— К трезвому человеку пчелы не пристают. По глазам вижу, — погрозил пальцем Шихранов. — Шельмы вы, весь авторитет свой через вас погубил.

Ближе к тракту тянется свежераспаханное картофельное поле. На нем сейчас много людей, вместе со взрослыми и дети. Далеко разносятся их крики, смех. Склонившись к свежей борозде, они бросают клубни, а то вдруг начинают кидаться землей или бороться, как на акатуе.

И Ванюш с Маркелом здесь. Оба они в рубашках с засученными по локоть рукавами, крепко держат поручни сох и шагают неторопливо, как заправские пахари.

— Не забывайте, бросайте клубни вверх глазками, — говорит Ванюш.

— Знаем, — отвечают ребятишки, — нам уже говорили.

Маркел фуражку надвинул на ухо, чуб развевается на ветру. Откинет его со лба, взглянет на противоположный конец поля. Там работают девушки. Хвекла чуть повыше других, может, от этого кажется такой тоненькой, платок повязан по-девичьи, подол передника, чтоб не испачкался, подоткнут под пояс. Работает быстро, ловко. Парень все чаще поглядывает на нее. А она на него и не смотрит, то ли нарочно, то ли не замечает.

Вон она поставила ведро с картофелем на землю, подошла к Константину Угуллину.

— Дядя Кестень, мне хочется попробовать за сохой походить.

Голос у нее ласковый, голубые глаза сияют. Угуллин остановил коня, посмотрел на нее, улыбнулся, должно, подумал: «Бывают же такие красавицы. Не сглазить бы…» Снял рукавицы и протянул ей, отступил в сторону, лишь одной рукой придерживал соху.

— Рукавицы не надо, — сказала Хвекла, стараясь поудобнее ухватиться за соху. — Дядя Кестень, иди рядом со мной, смотри, чтоб огрехов не было.

— Очень глубоко не паши. Если начнет глубоко зарываться, тогда вот этак, слегка приподыми ее, вот так вот!

— Если останется огрех, я сама же лопатой потом исправлю, — краснея, сказала Хвекла.

Маркел посмотрел, как пашет девушка, расхохотался, снял фуражку, подбросил ее над головой.

— Девушкам-пахарям горячий привет! — крикнул он.

Словно сговорившись с ним, и ребятишки, не дожидаясь, пока девушка доберется до конца загона, раскричались:

— Желаем удачи!

— Да здравствует будущая трактористка!

Хвекла услышала, оглянувшись, ответила шуткой:

— Так и не научились сохой пахать. Вы ведь отсталую технику не любите.

Константину Угуллину это не понравилось. Он пробормотал будто про себя: «Вас, ветрогонов, нечего и слушать». А Хвекле сказал, придерживая соху:

— Вы сначала покажите, как машиной сажать кочедыки, тогда и соху охаивать можно. У вас одна песня: техника, трактор, машины, ероплан, радио. А сами картошку сажать не умеете. Не забывай, как народ говорит: «Эх, соха моя, кормилица, без тебя мне день не видится».

Добравшись до конца участка, Константин Угуллин и Хвекла остановились передохнуть. До них донеслось крикливое, нестройное пение. Они посмотрели вдаль и на дороге увидели людей, которые шли, качаясь из стороны в сторону, и пели. Трое мужчин, две женщины. Одна белый платок в руке держит, будто слезы вытирает, и тянется к Шихранову, хлопает его по спине и кому-то грозит кулаком.

— Что это за пьянка не ко времени? — недовольно спросил Константин и повернул лошадь.

Пьяные пошли по деревне. Плаги-ака спросила проходящего мимо Ягура:

— Сынок, кто это такие разгорланились, когда весь народ работает? Что-то не разгляжу.

— А это, бабушка, — ответил Ягур, — наш старый председатель раскутился да его гости-прихлебатели. Видно, оплакивают его.

Плаги-ака попросила Ягура подъехать к ее дому, взять для колхоза немного семенного картофеля.

— Жалеют меня, старуху, что ли? Я же сама на собрании сказала, что хочу дать. Пойдем-ка, сынок, помоги мне.

Ягур, как раз приехавший за посадочным картофелем, подогнал подводу к ее дому.

— Постой, сынок, не поднимай, тяжело. Дай я помогу, — суетилась старушка, с гордостью поглядывая на парня, который взял под мышку мешок.

Нагрузив подводу, они доехали до колхозного амбара. Но кладовщика не было, сторожа тоже. Наконец нашли сторожа: он, оказывается, залег в сторожке за печку, укрылся с головой и знай себе спит спокойно. Лицо его отекло, глаза остекленели.

— Сват, не стыдно тебе? — упрекнула его Плаги-ака. — У людей присесть времени нет, а ты тут лежишь себе храпишь. Картошку вон привезли, куда девать?

— Я-а-а… не-не знаю… — пробормотал сторож, почесывая лысину. — Мне только ох-хра-нять поручено.

— Что это у вас за пьянка? Совсем совести нет!

Старуха хлопнула дверью, вышла.

— Что за пьянка, говоришь? — Сторож спустил ноги с нар, зевнул, рукавом рубашки вытер гноящиеся глаза. — Сергей Семеныча провожаем. — Махнув рукой, крикнул громче: — Доброго человека провожаем! Эх! При Шихранове деньги в наших руках были, и о дровах не думали, и хлеб кушали. Он нас, штатных, не забывал. Салмин вон не успел заступить, а уже дважды в ночь прибывал, за маленькую дремоту ругался… Эх, что вы знаете, бабы! — Сторож уронил голову, закрыв глаза, плакался: — Как будем жить теперь без тебя, Сергей Семеныч? Никому ты вреда не делал, а никто за тебя и не заступился. Может, и меня из штатных вышвырнут? — Эта мысль так поразила его, что он громко зарыдал, уткнувшись в подушку, такую грязную, что узоров на наволочке не было видно, потом зло скинул набитый соломой мешок, на котором спал, на пол. Стерев ладонью пыль с грязного стекла, посмотрел на улицу: — Старая ведьма, через плетень не может перелезть, а целую подводу картошки привезла… Пойду-ка я проводить Шихранова. Ничего вы, бабы, не понимаете, Мешков вон говорит, что мы доброго человека потеряли!

Сторож, качаясь как одинокая осина на ветру, прошел мимо воза с картошкой, вытянув указательный палец, грозя кому-то.

— У этого негодяя, — сказала вслед ему Плаги-ака, — в утробе водочный червь шевелится. Опять нюхать поплелся. — Плаги-ака покачала головой, протянула лошади пучок сена. — Ешь, бессловесная, ешь. Хомут не сходил с шеи, а есть-то нечего было, бедняга.

На подводе с картошкой подъехал Кэргури.

— Плаги, сваха, али не принимают от стариков? — спросил он.

— Кладовщика нет, — ответила старуха. — Я вон Ягура искать послала, а он торопится, говорит, в поле семена везти.

Старуха приставила ладонь ко лбу, смотрела в сторону деревни.

— Вон идут они, должно быть.

— Коли так, то хорошо. — Старик, тихо покашливая, провел рукой по белой-белой бороде. — Внучка Хвекла пошла сажать в поле, а я зазвал школьников, воз живо насыпали.

Кэргури пощупал клубни.

— Да, в лето вступаем, уж и картофель начинает прорастать. Всему свое время, — в раздумье сказал он и, что-то вспомнив, нахмурился. — Мешкова встретил. Выпимши. Говорит, Шихранова провожаем. Как увидел, что я везу целый воз картошки, говорит: «Как это вы при Шихранове и на собрания не приходили, а теперь, видать, испугались?»