Владимир Ухли - Шургельцы

Наконец она вспомнила, зачем пришла. Вскочила, закричала радостно:

— Мне бы председателя или сына Спани! Кестень велел побыстрее прийти на свиноферму. Одна матка опоросилась, другая никак не может. Скорее, а то мой Кестень один не справляется.

Пошли звать Ванюша. Спросили, сколько поросят от другой, первой матки.

— Много. Может, целый десяток, а то и больше. Кестень велел сосчитать. Говорю, сам сосчитаешь. Я и дома испеку, бывает, хлеб и не знаю, сколько караваев напекла. Кестень считает. Считать не бабье дело. Мое дело испечь. Мужикам чего еще делать?

Она встала, посмотрела в окно.

— Пойду. Может, уж Мешкух зарезал серого. Ой, напужал же, антихрист этот! Ненасытное горло. Волкам покою не дает…

Она ушла. Все прямо помирали со смеху.

Все такая же перепуганная, она влетела на свиноферму, плотно прикрыла за собой дверь. Салмин и Ерусланов были уже там. Ванюш на ходу накинул на себя халат, завязал рукава и прошел за председателем в помещение, где слышался тонкий писк.

Вскоре прибежали четверо ребятишек. У дверей их остановила Угуллина с метлой в руке.

— Наше звено берет от этой матки поросят под шефство! — гордо объявил один. — Тетка Ултути, покажи нам поросят.

— Кочедыки, поросят не видали?! — Она хлопнула себя по бедрам. — Идите вон поглядите, как Мешкух волка приволок, живого, всамделишного. Пока не зарезал, бегите скорей.

Для ребят это было событие. Скоро по всему селу бежали мальчишки и девчонки, крича на разные голоса:

— Скорей, скорей! Мешков волка в мешке притащил!

На следующий день утром Ванюш пришел в правление, положил на стол большой пучок травы, позвал Салмина и бригадиров, сказал печально:

— Что будем делать, товарищи? Вот семенные травы. Не получилось ведь у нас, не умеем.

— Да, взялись не за свое, видно, дело. Сунулись в воду, не зная броду. Вот и загубили.

— Надо было упереться, всеми силами бороться. Раз не знаем, как можно браться? Тут и наша вина есть.

— Да кто бы нас послушался, — сказал Шурбин. — Разве можно не исполнить приказ райисполкома?

— Потом бы разобрались, — сказал Салмин. — Зато не загубили бы средства и силы, не провалили бы нового дела.

Из кабинета председателя выскочил вчерашний уполномоченный, заговорил возмущенно, торопясь, чтобы не перебили:

— Там, где бездушие и халатность, всякое дело гибнет на корню! Сумели запустить, сумейте выправить положение. Вы, как сказали мне в исполкоме райсовета, должны обеспечить семенами не только себя, но и пять-шесть других колхозов. Решение вы должны выполнить, лечь костьми, но выполнить. Скоро получите телефонограмму. Будут приняты решительные меры. — Уполномоченный закурил, стал быстро ходить взад-вперед по комнате. — Кроме устного доклада я написал письменное объяснение. Не могу мириться с косностью и равнодушием. По логике трава должна расти во всю мощь, а у вас она погибает.

— По логике-то она не растет, трава, — сказал Шурбин. — Вон мы на лучшей земле ее посеяли, а раз не знаем, как выходить, так и пропало дело.

— Мы же не семенное хозяйство. У нас даже агронома нет.

— Да полно вам оправдываться, — нетерпеливо перебил Ванюш. — Мы видели, как товарищ уполномоченный работал, и не его указания нам слушать.

— Вы член партии? — поинтересовался уполномоченный.

— Вот именно что да, — спокойно ответил Ванюш.

— Поэтому и головой полагается думать, — добавил Салмин.

— И ответственность нести, — твердо сказал Ванюш.

Уполномоченный сел за стол, вынул блокнот, что-то спешно стал писать, спросил фамилии присутствующих, хотя хорошо их знал, справился, не получена ли телефонограмма, взял у счетовода сведения, сколько посеяно трав, был ли уход, сколько пололи, поливали.

Вскоре принесли карандашом написанный текст телефонограммы, переданной из райисполкома.

— Что это значит? Руководящие указания нацарапали как курица лапой. Садитесь, перепишите и размножьте, — сказал он Анне Трофимовой. — Один экземпляр мне. — Он посмотрел на подпись и воскликнул удовлетворенно: — Ага, сам Митин подписал! Прекрасно! Теперь попробуйте не выполнить. Я не мягкотелый, меня не выгоните, как других. Я всего от вас добьюсь.

— Чего же? — спросил Ванюш. — Можете вы сделать, чтобы трава уродилась? Вот сейчас сделать?

— Вы, пожалуйста, не издевайтесь, — сказал уполномоченный, выкатывая глаза. — Вы, молодой человек, очень уж распрыгались, вам не вредно вспомнить, что выше головы уши не растут. С вами мы еще поговорим в другом месте.

— Да только не угрожайте, не угрожайте, товарищ уважаемый, — сказал Салмин. — Иван Петрович здесь не один, и, как вы видите, мы его мнение разделяем. Думаю, что и колхозники нас поддержат.

Они вышли из правления, не взглянув на ретивого уполномоченного.

Далеко от села, на огромном, глазом не окинуть, поле жали пшеницу. Трещали лобогрейки. Вслед за ними шли женщины и девушки, вязали снопы, ставили на попа, чтобы до конца дня подсохли. Потом складывали в копны. Ребятишки загребали рассыпанные колосья граблями. За ними еще шла малышня, с подвешенными на боку сумками, собирала колоски. Девушки пели, как водится, частушки:

На участке, откуда уже вывезли снопы, пасли телят. Вместе с Педером и Тимером пришел и Кутр Кузьма. Старик, видать, не доверял ребятишкам, следил за стадом, чтобы не трогало хлеб. И он прислушивался к песням девушек. «Эх, сюда бы еще дочь Лизук, на всю бы округу песня разлилась, — думал он. — Да и Ванюш бы подтянул».

Лето подходило к концу. Трава на улицах, ее у нас называют птичьей, наверно потому, что в это время ее с аппетитом клюют куры и осенние петушки, порыжела. На желтых акациях повисли стручки, полненькие, ядреные, к полудню они лопались с треском. Поспела черемуха, висели мелкие черные-пречерные гроздья. Значит, созрела и рожь.

Опустели гнезда грачей на ивах. Их птенцы давно подросли, вместе с родителями летали над пустеющими полями. И скворцов уже в селе не видно, они тоже покинули свои домики и теперь носятся большими стаями над выгонами, весело перекликаясь. В жарком солнечном воздухе, как стрелы, мелькают ласточки, кричат на лету от радости. Еще бы не радоваться: у них тоже то самец, то самка нет-нет да заглянут под застреху сарая, где в гнездышке, похожем на гриб, пищат их ненасытные дети. Пока они не подросли, но уже оперились: и клювы у них не желтенькие, и, увидев человека, умеют прятаться; иногда пробуют взлететь, но им еще нельзя, родители как могли привязали их за лапки к гнезду конским волосом.

И голуби теперь больше времени проводят на гумнах, где вдоволь спелого зерна — не ленись, клюй да запивай водой, — правда, за ней приходится летать на речку или на родник. Они смелее других птиц, ходят, важно раскачиваясь, по току, воркуют, кружатся под ногами у людей.