Владимир Ухли - Шургельцы

— Да ну?! — Симакова расхохоталась. — Ай да молодец! Таких нам и надо побольше, зубастых, настойчивых, деловых не по возрасту, напористых…

— Но, во всяком случае, не анархистов и не партизан в плохом смысле слова, — прервал Симакову Митин и, наклонившись к ее уху, сказал осторожно: — Тут посторонних нет, я должен в порядке служебной и партийной обязанности раскрыть вам, как секретарю по кадрам, одно обстоятельство. Мне стало на этих днях известно, что у вышеназванного молодого человека не совсем благополучно с биографией. Может, вы знаете, как руководитель кадров района?

— А что? Я ничего плохого не слышала.

— Плохо, Вера Васильевна, плохо, поздновато узнаете о важнейших обстоятельствах.

— Конечно, обо всем надо знать вовремя, согласна. Ну что у него, с происхождением неважно? Он сын бывшего кулака или там…

— Кабы так, это еще полбеды. Тут попахивает худшим. — Еще больше снизив голос и озираясь настороженно, Митин сообщил: — Ваш Ерусланов является сыном репрессированного по весьма опасным мотивам Петра Ерусланова, изъятого из нашего общества в тридцать седьмом. Я уже имею документ, попросил заняться.

— Насколько мне известно, его отец, Петр Ерусланов, погиб на фронте Великой Отечественной войны, — спокойно сказала Симакова. — Погиб смертью храбрых, награжден орденами и медалями за отвагу.

— Да, когда его приперли к стене, он, чтобы смыть свои грешки, под видом добровольца уехал на фронт. — Митин тяжело закашлялся, закурил. — А положим, если бы он в плен попал, наверняка стал бы изменником родины.

— Однако этого не случилось. Он, как я понимаю, не пытался попасть в плен, не запятнал свое имя… Что-то не верится, товарищ Митин. Да и вообще, как мне кажется, так судить о людях нельзя. Тогда, в тридцать седьмом, было много людей взято. Не может быть, чтобы через двадцать лет после победы Великого Октября у нас в стране было столько вредителей…

— Что это вы? Ревизуете мудрейшую политику? Не ожидал я от вас. — Митин подозрительно оглядел Симакову. — Не ожидал от секретаря райкома подобных высказываний. У меня бы язык не повернулся. Вы думаете, что говорите?

— Да, думаю и думала раньше, когда еще работала в сельском Совете. Нередко тогда люди исчезали бесследно, как утопленники в омуте.

— Я прекращаю разговор на эту тему… А Еруслановым вам все равно придется заняться. Мы не можем не интересоваться прошлым наших товарищей… — Он помолчал немного, потом спросил осторожно: — А как вы, Вера Васильевна, считаете, упорно ходят слухи, что часть из сосланных будто бы возвратится? Правильно это или нет? Не кажется ли вам, что это безрассудное решение то же самое, что — я беру грубое сравнение, но верное, по-моему, — из клетки выпустить голодного волка и прямиком в овчарню, к овцам с ягнятами…

— Если эти люди — наши товарищи, добрые люди их примут с радостью, я думаю. Они не волки, и мы тоже не овцы с ягнятами. Деление нашего общества на волков и овец в наше время по меньшей мере оскорбительно. Кто же вы, например, — овца или волк?

Митин замигал растерянно, неприязненно пробурчал:

— Одним словом, к этому вопросу мы относимся по-разному. Я это понял.

— Да, по-разному, — согласилась Симакова. — И к работе — по-разному. Вы дали телефонограмму о переводе сорока процентов колхозников на уборку люцерны. Почему именно сорок процентов?

— Отвечу. — И Митин начал целую речь: — Надо было спасти многолетние травы, обеспечить уход за семенными участками, их уборку. Раз сорок процентов площадей занято под многолетними травами, то, естественно, сорок процентов рабочей силы должно постоянно работать на выращивании этой ценной культуры и уборке ее. Перед руководством я персонально в первую голову отвечаю за это. Я обязался выправить положение и сейчас должен проверить исполнение.

Митин постучал себя ребром ладони по шее, раздраженно сказал:

— У меня этот колхоз вот где сидит. И тут еще саботаж… Мы должны своевременно пресечь. Вы поддержи́те райисполком…

— А хлеб-то, говорят колхозницы, поспел, осыпается.

— Мы проконтролируем выполнение сдачи хлеба государству. — Митин для внушительности кашлянул, с усмешкой сказал: — Не сдадут положенного, мы им ни килограмма не разрешим расходовать на свои нужды. Вы не беспокойтесь, они сами забегают, им податься некуда.

— Они, мы… — Симакова поглядела на Митина, будто разглядывала. — Что мы — воюем, что ли, друг с другом. «Иду на вы» — так встарь князья друг другу войну объявляли. Вы о том подумайте, что, если хлеб вовремя не уберут, потери большие будут. И если у них для себя ничего не останется, как им тогда?

Председатель исполкома ответил не раздумывая:

— Это не наша забота, у колхозников есть личное хозяйство — картошка, овощи, скот. Проживут. Жили же в войну.

— А если ваш план распределения посевных площадей нереален? Вы подумайте: сорок процентов земель под травы! А как их возделывать, колхозники не знают…

— Ну, это тоже не наша забота. Спустили план, — значит, мы должны требовать практической реализации. Я, слава богу, двенадцать лет в исполкоме и ни разу не подумал — реален план или не реален. Он — закон. У нас с вами централизм. Подчинение нижестоящих вышестоящим, меньшинства большинству.

— У нас же не просто централизм — демократический. И потом, как вы думаете, каждый коммунист должен иметь свое мнение по вопросам партийной политики? А если так, имеет ли он право держать его про себя, в тайне? Я не призываю вас к неподчинению. Но ведь голова на что-нибудь дана.

— Я вас тоже не понимаю, товарищ Симакова, — все больше раздражался Митин. — Я, товарищ Симакова, подчиняюсь партийным решениям, не мое дело мудрить. Я понял только одно — вы все систематически проводите политику недоверия и изоляции меня в деле руководства районом…

Неизвестно, чем бы кончился их разговор, но тут машина подъехала к участку многолетних трав.

Митин слез с машины и, взяв бригадира Шурбина «по-товарищески» под руку, чему тот очень удивился, отвел его в сторону и стал расспрашивать об отце Ванюша: почему его арестовали.

— Да ведь кто его знает почему, — раздумчиво сказал Шурбин, — знамо дело, донес кто-нибудь.

— А что донес? — настойчиво спрашивал Митин.

Шурбин надвинул кепку на лоб.

— Да это уж у них надо спросить, о чем они доносили. Иван Маськин да Мешков день и ночь тогда строчили. Могли бы по их письмам полсела забрать. Да вот мы живем. Про Педера только поверили, а почему — кто ж знает. А хороший мужик был Ерусланов, — сокрушенно покачал головой Шурбин.

— Словом, факт, что отец Ерусланова действительно был посажен по политмотивам?

— Выходит, так, — сожалеючи кивнул головой Шурбин.

— Вот это важно. Очевидно, он был против колхозов, против политики, против нашего кровного дела. Как вы думаете? — Митин посмотрел через плечо на Симакову, но она отошла к женщинам.