Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

Каждый год в Узек, в один и тот же зимний день, приезжают двое: мужчина и женщина. Они чем-то неуловимо похожи. Горячими темными глазами? Порывистостью движений? Изяществом? Трудно сказать… Но так нередко бывает с людьми, живущими вместе долго и счастливо.

Прямо из аэропорта или с вокзала — в Узек уже давно пришла железная дорога — они едут в одно и то же место. Туда, где под острым углом сходятся центральные улицы молодого города — Ленина, Нефтяников и Первопроходцев, — в сквере стоит небольшой памятник. Бронзовый человек в свитере и наброшенной на плечи куртке размашисто шагает по низкому, почти сливающемуся с землей гранитному постаменту.

Приезжие — а это Жалел и Тана — кладут цветы рядом с надписью, выбитой на каменной плите: «Халелбек Бестибаев. 1911—1961».

Потом Жалел и Тана идут по городу, в котором когда-то давно — он еще и городом не был — они жили. Сопровождает их обычно Александр Лукич Новиков — главный механик одной из узекских автобаз, человек в городе известный и уважаемый. Жалел и Тана называют его по старой памяти Сашей и частенько вспоминают Жандоса Тлепова, который, как явствует из их разговоров, вышел на пенсию и вернулся на свою родину — шелковистые берега Жайыка.

Новиков, судя по всему, мог бы, наверное, немало рассказать как о своих спутниках, так и о судьбе тех, кто закладывал новый город. Александр Лукич человек словоохотливый, доброжелательный и, кроме того, считается в Узеке первым местным краеведом, скрупулезно собирающим все, что касается истории этих мест, еще недавно пустынных. Но рассказ Новикова, согласитесь, это уже другие страницы, другие герои.

Перевод С. Смородкина.

Снова пришла весна. На оттаявшей земле дружно поднялись клевер, пырей, щавель… Ландыши еще не расцвели, но уже радуют взор распустившиеся за одну ночь желтые и красные головки тюльпанов… На березы, клены будто кто-то волшебной рукой набросил нежное изумрудное покрывало, А скалы белоголового Алатау хотя и покрыты снегом, закутаны в легкие облака, на солнечной стороне хребтов лениво клубится туман. По темно-коричневым долинам с грохотом несут свои воды жгуче-холодные реки. Пришла весна, и вернулись в родные просторы перелетные птицы. От мощного хлопанья их крыльев и призывных кликов можно оглохнуть…

Полновластными хозяевами чувствуют себя птицы и здесь, в большом старом саду, примыкающем к одинокому дому под железной крышей.

Этот дом и сад принадлежат археологу Кунтуару Кудайбергенову. Просторное окно раскрыто, за столом — сам ученый. Вот так всегда — чуть повеет весной, Кунтуар распахивает створки настежь. Живительные соки, новые жизненные силы вливаются в него с потоком бодрящего воздуха. Весной — новые сборы в экспедицию, новые поиски.

Сейчас Кунтуар придвинул древний, почерневший от времени сосуд, взял лупу, склонился над ней… Да, сомнений нет — это сосуд работы древних саков. Сосуд найден около озера Тенгиз. Экспедиция принесла и другие находки. Но особенно интересен вот этот хорошо сохранившийся кувшин.

Если учесть место раскопок, то он принадлежит племени аргиппиев, которые жили на земле казахов давно, еще до Геродота… По сведениям этого древнего ученого, на севере Хазарского моря соседями аргиппиев были савроматы, с ними рядом жили массагеты, занимавшие юго-восточное побережье моря Атрау и долину Джейхун-Дарьи. Многочисленные племена населяли обширную территорию от берегов Сейхун-Дарьи на юге до отрогов Памира и Тянь-Шаня на востоке, озера Кокшетенгиз — на севере. Массагеты, аргиппии были сакскими племенами. Изучение культурного наследия древних саков стало смыслом жизни ученого-археолога Кунтуара Кудайбергенова.

Вот и сегодня он пытается найти ответ на жизненно важный для себя вопрос — о культуре древнего народа.

Нет, Кунтуар не льстит себя надеждой, что тотчас сделает научное открытие. Взгляд скользит неотрывно по стенкам сосуда, а мысли археолога далеко, далеко… Наконец очнулся, встал из-за стола. Прошелся взад и вперед, словно измерил шагами свой просторный кабинет. Хотя Кунтуар не молод, но походка у него бодрая. Только большие карие глаза выдают глубокую усталость. Он среднего роста, плотный. Густые, с еле пробивающейся сединой волосы ниспадают до плеч. Сегодня Кунтуар чем-то явно встревожен. На лице — и смятение, и печаль.

Что же могло потрясти старого археолога, человека обычно спокойного и уравновешенного?

Оказывается, причина — слово, обидное слово, сказанное другом. Иной, будь на месте Кунтуара, может, махнул бы на все рукой: мол, жизнь мудрее слов — и не стал бы держать обиду. Но оскорбление со стороны близкого человека, которому он доверял, как самому себе, к которому питал теплые чувства, пережить было нелегко.

Ведь они с Ергазы друзья, можно сказать, с детства: вместе росли, вместе учились. Особенно сблизили их годы студенчества. Когда началась война, Кунтуар тотчас отправился на фронт. За ним призвали и Ергазы. И надо же было такому случиться — чуть ли не в первом бою Кунтуара ранило в ногу. Из госпиталя списали в тыл. Вскоре вернулся домой и раненный в руку Ергазы. Чего скрывать: друзья плакали при встрече. Кунтуару до глубины души было жаль товарища.

Чтобы хоть как-то облегчить его участь, Кунтуар предложил:

— Видимо, на фронт тебя теперь не отправят… На заводе или в лаборатории ты работать не сможешь. Иди в наше учреждение, а поправишься — решишь, что делать дальше.

Ергазы был искренне рад предложению. Он и сам хотел просить друга об этом.

— Лучшего мне не надо, только уговоришь ли ты свое начальство? Врачи освободили меня от фронта пока на полгода. А в вашем учреждении ведь можно получить и бронь?

Эти слова кольнули Кунтуара, но он взял себя в руки: «Кого не испугает фронт, а Ергазы, видно, хлебнул лиха досыта…» Этим и заглушил шевельнувшееся было в душе недоброе чувство к товарищу.

Через два дня он привел Ергазы в кабинет своего начальника — энергичного человека, видного организатора. Ермагамбетов в принципе не возражал, чтобы принять на работу коммуниста-фронтовика. Но прежде захотел побеседовать с ним. Разговаривали около часу. Затем Ермагамбетов вызвал к себе Кунтуара, оставшись с ним наедине, спросил:

— Давно ты знаешь этого парня?

Кунтуар с готовностью ответил:

— Как же, с самого детства! Он постарше меня года на два. Жил в ауле, в университет поступил… учился хорошо. Выдержанный, верный в дружбе, отзывчивый, мужественный джигит.