Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Твоего приятеля сняли с поста директора. Мало нынче быть доктором и профессором. Он же и дня не работал на производстве!

Кунтуар сразу даже и не сообразил:

— Какого приятеля?

— Ергазы, конечно. Вы же, помнится, старые друзья, да и работали вместе.

— Друзья-то мы друзья, а вот в жизни наши дороги как-то разошлись.

Помнится, академик и еще раз завел разговор о Ергазы.

— Твой друг, — сухо сказал он тогда, — мешает работать новому директору. Чего он, собственно, добивается?

Кунтуар ответил, не кривя душой:

— Не думаю, что Ергазы преследует какую-то личную корысть. Просто ему многое виднее — столько лет руководил институтом! Некоторые вещи он знает лучше, чем новый человек. А может, тут и самолюбие — нелегко подчиняться ниже себя по ученому званию и степени! Здесь, как говорят, ничего не попишешь — слабость человеческая, порок многих. Но таков уж он, Ергазы.

— В науке надо не подчиняться, а работать.

— Что поделаешь, на том и свет стоит: одни с плачем достигают своей мечты, другие — с песней. Бедный Ергазы всю жизнь только и мечтал быть на посту руководителя.

— Вот-вот, в том-то и беда, — рассмеялся академик. — Всем почему-то по душе кресло руководителя!.. Я не перестаю удивляться, — продолжал он в раздумье, — как же это мог человек, ни дня не проработавший на производстве, столько лет возглавлять крупный научно-исследовательский институт, обслуживающий… производство?!

Кунтуар ничего не нашелся сказать в защиту друга. Да к тому же он толком не знал, как Ергазы справлялся с руководством НИИ там, на юге.

И вот теперь, по просьбе Ергазы, ему снова пришлось заводить разговор на эту же самую тему с Вергинским.

— Мой друг Ергазы очень переживает, — начал он, встретив Алексея Максимовича. — Вы обещали, что вызовете и поговорите с ним о его делах. С тех пор он все ждет. Прямо извелся весь.

Вергинский в ответ не проронил ни слова.

Кунтуар еще несколько раз пытался возобновить беседу, но академик всем видом давал понять, что говорить о Ергазы не расположен.

Старый археолог почувствовал неловкость своего положения: с одной стороны, он искренне хотел заступиться за друга, с другой — Ергазы, видимо, сумел обидеть чем-то академика. Тот ведь тоже живой человек.

Ергазы же, в свою очередь, смекнул, что Кунтуар в данном случае оказался не тем скакуном, на которого можно делать ставку, и резко переменил к нему отношение. Археологу теперь не раз приходилось слышать от людей: «Говорят, ты передаешь Вергинскому каждое слово Ергазы?» Сначала Кунтуар не обращал на эти вопросы особого внимания. Тем более что от Ергазы он ничего подобного ни разу не слыхивал. И сам от природы презирал всякие наветы и сплетни. Но вот вчера неожиданно встретился с приятелем, как говорят, лицом к лицу. Хотя обида где-то в душе и затаилась, он все еще считал Ергазы своим другом. И потому со свойственной ему искренностью спросил:

— Ты что это, Ереке, вроде бы и здороваться со мною перестал? В чем дело?

— Э-э, тебе лучше знать! — отрезал Ергазы.

— То есть как это лучше?!

— Не криви душой. Я виделся с Вергинским и говорил с ним. Он ответил прямо: «Свое мнение о вас я составил в основном со слов Кунтуара, которому у меня нет оснований не доверять!» А я-то, глупец, всю жизнь считал тебя лучшим другом, на деле же — змею пригрел на груди. Оказывается, именно ты доносил Вергинскому каждое мое слово, сказанное тебе в минуты откровенности…

Кунтуар вначале просто опешил, смысл сказанного не доходил до его сознания. Когда же наконец понял, в чем обвиняет его Ергазы, то пришел в крайнее негодование.

— Да ты что? Что ты сказал? — закричал он.

— Что слышал! — Губы Ергазы скривились в презрительной улыбке. — Мне сообщил сам академик: «Вини не меня, а своего дружка Кунтуара!» Попробуй тут не поверить!

Это уж точно, как тут не поверишь… Видно, вправду Вергинский так и сказал. Однако это же глупость, это же невозможно!

— Что, что же все-таки я сообщил Вергинскому о тебе? Подло: обвинять человека за глаза, оговаривать! Как он мог придумать слова, порочащие тебя, если я их никогда не произносил?!

— Не знаю, спроси у своего высокого покровителя!

— Уж я спрошу, поверь, спрошу у него!

— Правильно сделаешь, хоть будешь знать, кто из вас двоих подлец! — С победоносным видом Ергазы удалился.

А Кунтуар остался стоять как пригвожденный. Несправедливость, ложь сразили его. Он был озадачен, в растерянности пытался дать себе отчет, что же такое произошло, где причина случившемуся? Ведь не произнеси подобных слов Вергинский, откуда бы их взять Ергазы?..

В эту ночь Кунтуар не сомкнул глаз. Утром, чуть сровнялось десять, позвонил секретарше Вергинского и попросил записать его на прием. Оказалось, Алексея Максимовича нет, он вылетел по делам в Восточный Казахстан. Кунтуару ничего не оставалось делать, как ждать.

Вот и сейчас он весь во власти переживаний от этой нелепой истории.

Вергинского нет целую неделю, говорят, возвратится еще дня через два-три… Кунтуар не понимал, что можно предпринять, чтобы выяснить все, забыть и обрести душевное равновесие? Получается, те, кому он всю жизнь верил, как самому себе, на кого равнялся, оказались мелочны и лживы.

Как ни поверни, а правду говорят в народе: скотина пестра шкурой, человек — нутром. Он не мог отделаться от навязчивых мыслей: «Как же это я до сих пор не распознал, что за человек Вергинский! Или он мои же слова истолковал по-своему? А может, перепутал их с чьими-то другими, просто помнит меня лучше, чем других? Как можно ни за что ни про что оклеветать невиновного? Нет, это не делает чести такому крупному ученому. Предположим, я оговорил Ергазы, но где же твое собственное мнение, сам-то ты ослеп, что ли? Да и составить отрицательное мнение о человеке с чьих-то слов… Это попросту непорядочно. И все-таки здесь что-то не так. Надо самому как можно быстрее во всем разобраться».

Обида на Вергинского несколько улеглась, но гнев и негодование на Ергазы вспыхнули с новой силой. Старый археолог с тяжким стоном ворочался в постели: «…допустим, допустим, дорогой мой, что Вергинский сказал именно эти слова, но почему же ты так поспешно поверил ему? — обращался он к невидимому Ергазы. — И чего ради тебе поливать друга грязью? Значит, очень уж хочется выставить меня подлецом… Столько лет вместе работали, и все это время, получается, ты верил, что я способен на подлость… Или же превыше собственной и моей чести поставил авторитет академика и смог повторить клевету? Да что это со мной? Зачем так болею душой, потеряв дружбу клеветника: не сейчас, так в любой другой момент он оговорит и предаст! Как же все-таки быть? Порвать навсегда, забыть его, выбросить из головы и сердца?»