Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

Да, похоже, Кунтуар был настроен так не только к Ергазы, но и к Акгуль, всегда с ним душевной и приветливой. «Неужели она знала обо всем и поверила? Чепуха! Пусть Ергазы способен на черную зависть, но Акгуль… Она не может завидовать мне».

И еще одно обстоятельство крайне тяготило Кунтуара. Собственный сын — Даниель не унаследовал склонности отца к археологии, стремился проявить себя как писатель, а неродной сын Ергазы — Арман окончил университет, стал тоже археологом и теперь начал работать под руководством Кунтуара. Ученый всеми силами старался помочь молодому специалисту, надеялся увидеть в ученике своего преемника.

Как теперь все обернется, не перешла бы неприязнь с Ергазы на парня. Кунтуар старался взять себя в руки, не терять трезвого разума. Нет, сын за отца не ответчик. Но ведь живы в народе слова: коль заведется в яблоне червоточина, то и яблокам быть червивыми.

Кунтуар присел к столу, вновь придвинул к себе сосуд, попытался сосредоточиться. Мысли по-прежнему вразброд. Теперь думы его об Армане и Даниеле. Они — ровесники, давно и хорошо знают друг друга. Однако не похоже, чтобы дружили. Причиной тому — вовсе не распри родителей. Причина — Жаннат. На глазах расцвела, похорошела и только вчера, кажется, готова была жизнь отдать за Даниеля. Что же случилось с нею теперь? Или девичье сердце так ветрено и непостоянно, как ранняя весна?

Конечно, Арман представительнее Даниеля, пожалуй, и симпатичнее. Да что красота? Если заглядываться на каждого и идти за каждым, что станется с девичьей гордостью?

А что станется с Даниелем, единственным сыном? Мать умерла рано, отец — плохой помощник в сердечных делах. Как и чем поддержать его, как стать для него другом и опорой? Сейчас сын один на один со своими переживаниями. Молод он, неопытен. И характером уж очень мягок.

Кунтуар, чтобы хоть на время отойти от горьких мыслей, выпрямляется, опять отодвигает в сторону сосуд, склоняется над толстой рукописью. Это своеобразный дневник. В нем — интересные рассказы об археологических экспедициях и находках, плоды глубоких раздумий о жизни, о науке. Немало в книге и слов, обращенных к молодежи. Много лет писал ее Кунтуар. В минуты усталости и печали он неизменно обращался к своему детищу, как к верному другу. Стоило углубиться в текст, и на душе становилось светлее. Покой, вера в завтрашний день и вдохновение нисходили к нему.

Однако на этот раз и работа над рукописью не приносила удовлетворения. Прочитал каких-то две-три страницы и не ощутил отзвука в душе. Не оставили его ни прежние мысли, ни настроение.

Кунтуар встал, подошел к окну. Сгустились сумерки. Небо будто затянулось прозрачным черным шелком, по которому, вышитые гладью, засияли золотые монеты звезд. Ночной воздух стал прохладным и влажным.

«Что-то долго нет сегодня сына… Задерживается, пора бы домой…»

Не успел Кунтуар подумать об этом, как со стороны сада раздался крик: «Помогите, помогите!..» Ему показалось, это голос Жаннат. Превозмогая сердечную боль, выскочил на улицу. Пока добежал до сарая, из дома напротив подоспели парни. В самом деле, кричала Жаннат. Бледную, ее ввели под руки в дом Кунтуара. Девушка объяснила, что шла сюда к Даниелю. И когда была уже у самого дома, из-за деревьев выскочили двое, набросились на нее, отняли сумочку… Жаннат отбивалась и успела крикнуть. Хулиганы скрылись, как только увидели бегущих к ним людей.

Кунтуар, слушая Жаннат, постепенно приходил в себя. Он начал успокаивать девушку, все еще охваченную страхом и волнением: «Сейчас придет Даниель…» — и… осекся! Жаннат оторопело взглянула на него, глазами спрашивая: «В чем дело?»

— О боже, ведь только что лежала здесь, на столе, — растерянно проговорил археолог. — Или я положил ее в ящик? Будь она неладна, эта старость, забываю, где что кладу. — Он суетился, заглядывал в ящики стола, шарил на книжных полках…

— Отец, что вы ищете? — с сочувствием спросила Жаннат.

— Рукопись, деточка, рукопись… Только что я работал над нею. Услышал твой крик и бросился на улицу, а она осталась на столе, вот здесь. Неужели кто-то влез в окно?.. Кому они понадобились, чужие мысли? Что за напасть! Или я отнес ее в столовую?

Кунтуар прошел в соседнюю комнату, Жаннат осталась в кабинете. Постояв минуту в раздумье, девушка взяла карандаш и чистый листок бумаги, быстро написала записку, положила ее на краешек стола и… вышла.

Бледный, Кунтуар вернулся в кабинет, грузно опустился на диван. Долго сидел в оцепенении, с опущенной головой. Старый археолог даже не заметил, как вошел сын, стройный и высокий, с тонкими чертами лица и большими, как у покойной матери, карими глазами. Даниель был озадачен состоянием отца — обычно тот встречал его радостно.

— Коке, коке! — Сын обнял отца за плечи. Кунтуар с трудом поднял непомерно отяжелевшую голову:

— Почему-то закололо сердце, сынок… Сейчас украли мою рукопись.

— Рукопись?! Куда же она девалась? — не понял Даниель.

— Когда закричала Жаннат, рукопись была здесь. Я выбежал на помощь. Вернулся — на столе ничего…

— Ты сказал — Жаннат? Она что, была у нас?

— Да, только что стояла здесь, а рукопись…

Даниель в недоумении оглядел комнату, край стола, куда указывал отец. Там белела записка. Юноша поспешно схватил ее.

— Что за наваждение?! — воскликнул он.

— В чем дело?

— Да вот, Жаннат пишет… — и стал читать: — «Даниель, прости за все. Хотела объясниться, поговорить — не получилось, тебя нет дома. Знай, между нами все кончено, я уезжаю с Арманом. Тебя жаль, но что поделаешь, любовь сильнее нас обоих. Вашему дому я приношу одни несчастья. Кажется, и на дядю Кунтуара навлекла беду, Прощай, Жаннат».

Собственные невзгоды Кунтуара разом отодвинулись. По вздрагивающим плечам уткнувшегося в стол Даниеля отец понял: плачет.

Кунтуар всей душой любил сына. Если он и молил о чем-то судьбу, так это о том, чтобы умереть раньше Даниеля, утрату которого он бы не перенес. С годами все яснее отдавал себе отчет, что в жизни у него две важные заботы: первая — Даниель и его будущее, вторая — достижение поставленной научной цели.

Кунтуару вдруг захотелось взять сына на руки, приласкать его, как малыша.

— Дорогой мой, — Кунтуар старался говорить как можно бодрее и мягче, — послушай своего старого отца: слезы — плохой помощник в беде, не вешай головы. Пусть горе закалит твои силы и сердце. В годы войны люди теряли родных, любимых. Что бы сталось, если бы твои ровесники тогда, переживая личное горе, теряли и стойкость духа? Возьми себя в руки, вернись к работе над книгой.

Даниель после некоторого молчания произнес:

— Ты прав, отец. Прости меня.

В комнате воцарилось молчание.