Марк Еленин - Добрый деловой человек

— Хорошо, товарищ Шемякин, — сказал он устало. — Мы еще поговорим.

— Так уж это наверняка. Встретимся, — нахально ответил Шемякин, спокойно кивнул и вышел…

Пронзительно и глубоко, точно от укола длинной иголкой, заболело сердце. Еще укол, еще… И вдруг боль прошла, осталась испарина на лбу, крупные капли холодного пота. А день, как и вчера, и позавчера, предстоял душный, невыносимо жаркий — по утру видно. Уже дышать нечем. Глеб посидел в кресле не двигаясь, прислушиваясь к тому, что происходило внутри него. Боль не повторялась. Глеб встал, взял соломенную шляпу и вышел. Он шел несуразно длинным коридором управления, здоровался со всеми встречными, и ему казалось: они тоже думают, что он специально отправил Яновского в Ленинград.

Бригадира Яковлева Базанов нашел в прорабской. На довольно плотном теле с широкими плечами и четко обозначившимся под рубахой навыпуск животом сидела голова известного актера Эраста Гарина. Стуча кулаком в дощатую перегородку, Яковлев говорил по телефону такими словами, которые начисто исключали его принадлежность к высокому миру искусства и как-то даже уменьшали сходство с популярным артистом театра и кино.

— Ну зачем же вы так, товарищ Яковлев? — с упреком сказал Базанов.

— Так ведь что получается, товарищ секретарь, — ответил тот, — то раствора нет, машины есть, то наоборот, а у меня люди без дела сидят. И у самого от такой работы глотка болит. Организация труда на обе ноги хромает. Вот матерные слова и выскакивают. Одно такое слово целую докладную заменяет. А их я писал — тысячу!

— А мат помогает, выходит?

— Да не очень, — признался бригадир. — Зато себе разрядка, инфаркта не будет, — и улыбнулся, стал вновь похожим на Эраста Гарина. — Американцы, читал, для этой цели специальную посуду выпускают, чтоб об пол ее. А мы уж по старинке — матом.

— И зря.

— Так где ж ее, посуды, напасешься в наших условиях?

— Плохой пример подчиненным подаете. Вы с ними тоже при помощи дурных слов объясняетесь, чтоб не говорить лишнего?

— Бывает, конечно. Эти слова поганые из души никак не вытравить.

— Но я к вам по делу, насчет идеи хозрасчетной бригады. Расскажите подробнее.

— Все просто, товарищ партсекретарь, многим я об этом уже рассказывал, но толку пока мало… Собираю бригаду. Собственно, бригада есть, подбираю недостающих специалистов. И заключаю с администрацией договор. У каждой стороны свои права и обязанности, взаимные. Я беру на себя: сроки сдачи объекта, качество работ, сохранность материалов, умное использование машин и механизмов. Вы, начальство, бесперебойно обеспечиваете меня материалами, машинами, техническим руководством. А расчет рублем. Простоял у меня, к примеру, автокран какой без дела сутки, язви его в душу, — бригада платит по взаимно утвержденному прейскуранту. Зато сэкономили — гони грош в бригадную копилку, тоже по прейскуранту. Бригаде что выгодно? Объект сдать побыстрей и покачественней, чтоб подряд на новый объект заключить. И зарплата у нас будет выше, и каждый из нас головой думать станет, инициативу проявлять: где сэкономить, что усовершенствовать, рационализировать. А тут просто умом и не возьмешь, тут каждому учиться придется, во как! И государство, значит, в накладе не останется. Строить начнут быстрее, дешевле, качественней. Только, думаю я, не подошло еще время моей идейке. Слушают все, радуются. А потом плечами пожимать начинают: шабашничество, мол, собственнические настроения, язви их так!.. И на этом кончается. Нет, идейка — дело будущего. Два года от силы пройдет, посмотрите, где-нибудь на другой стройке появится и внедрят.

— Так почему же на другой, а не у нас?

— У нас не созрело.

— Давайте подумаем, что надо для такого эксперимента. Когда мы сможем поговорить?

— Да что говорить? Есть у меня тетрадка заветная. Там все выверено, подсчитано. Ознакомьтесь, если желаете.

— Давайте, если с собой.

— Она всегда со мной, — Яковлев достал из стола аккуратно обернутую общую тетрадь и с каким-то внезапно возникшим сомнением и настороженностью спросил: — А не потеряется часом? Документов у вас там навалом. Или передадите кому? Копий у меня нет, черт их задери!

— Не беспокойтесь. Из рук не выпущу. Сам прочту, кое с кем из экономистов и инженеров посоветуюсь, соберемся все вместе не откладывая. Вам я сообщу, товарищ Яковлев.

— Буду ждать, — оттаяв, сказал бригадир. — Будьте здоровы, товарищ Базанов.

— До скорой встречи, — сказал Глеб. И, уже уходя из прорабской, услышал, как Яковлев снова начал кричать в трубку, требуя автокран и две недоданные ему с утра бортовые машины. Разговоры разговорами, но он был чистой воды прагматиком, этот бригадир. Надо отдать ему должное — человек дела…

Через несколько дней, вернувшись с Бешагача, Базанов узнал, что в партком поступил новый сигнал о Шемякине: оскорбил начальника станции Дустлик во время выгрузки автомашин.

— А вы что? — спросил Глеб.

— Мы? — удивился Азизян, смущенно запустив руку в густые волосы и почесывая затылок. — Ждали твоего приезда. Знали, сегодня-завтра появишься.

— Очень здорово! Ну а если я умру?

— Перестань говорить глупости, — всерьез обиделся Азизян. — А как ты думаешь реагировать?

— Прежде всего пойду к Богину.

— Вот видишь! И я пошел, а он меня не принял.

— Послушай, какой ты, к черту, заместитель секретаря парткома!

— Наверное, плохой.

— Между прочим, Богин коммунист и член нашей организации.

— Богин есть Богин, — уклончиво сказал Ашот.

— Ты что, боялся, поддержки не найдешь? Или за должность свою диспетчерскую испугался?

— Этот Шемякин… Что конкретно? У нас же нет документов, — слабо защищался Ашот.

— Документов? — изумился Глеб. — А семинар?

— Я имею в виду нечто такое, чтобы можно было создать комиссию.

— Ну, ты даешь, Азизян! Бумажкой от Богина хочешь закрыться. Я-то, дурень, по стройке мотаюсь, секретарей первичных организаций наставляю. А мне с заместителя работу начинать надо! — и Глеб, рассерженный и огорченный, направился к Богину.

Путь ему неожиданно преградила новая секретарша. Эта тридцатилетняя миловидная женщина, появившаяся в Солнечном недавно, приехавшая из Ташкента (Азизян утверждал: Шемякин ее и привез), отличалась потрясающей безвкусицей. Ее туалеты были пестры и вульгарны. Какие-то немыслимо яркие, облегающие кофты, блестящая бижутерия в ушах, на руках и шее. Впрочем, многие говорили, что дело свое она знает, исполнительна и память у нее отличная… Вот она и продемонстрировала знание дела — преградила путь Базанову, сказала льстиво, но достаточно твердо, что начальник просил к нему никого не пускать: разговаривает с Москвой.