Иван Пузанов - В канун бабьего лета

Игнат недовольно сопел, но в спор не вступал, ждал, а что скажут другие.

— Верно, — подтвердил председатель. — Да ладно. Раз недоверье есть, отставим. Не надо. Эх, когда-то наступит счастливое время — люди будут подчиняться только своей совести.

Казарочкин сын забрал чашки, унес к линейке. Василий лег на спину, начал думать вслух:

— Хочу я, ребята, по осени большое дело затеять — сад посадить гектаров на сто пятьдесят. На пологом берегу. Вишневый сад! Колхозный. Красавец. Зацветет он, запахнет на всю область.

— Зацветет — это хорошо, запахнет — тоже неплохо, а вот когда отцветет, созреет, тогда что? — спросил Игнат.

— Будем урожай собирать.

— Не соберешь, — сказал Назарьев уверенно. — И затея твоя зряшная. Поспеет вышник весь и сразу. Убирать — людей на это не хватит, возить — корзин да подвод не настачишься. Осыпется он и погниет. Ты сажай яблони, груши, сливы. Чтоб они подходили по порядку, по очереди, и не так хлопотно будет и хозяйству не накладно.

Василий похмурился, на ребят поглядел, как бы ища в их взглядах подтверждения или осуждения сказанному.

— А ведь ты верно сказал, Игнат Гаврилыч. Зло, но верно. — И замолчал Василий, должно быть, обдумывал свой план. Продолжал уже медленнее и не так запальчиво: — Много у нас забот. Ох, как много. Клуб и гараж строить надо. Школу, теплицы бы…

— За все сразу не хватайся.

— Тебе, Игнат Гаврилыч, в колхоз вступать надо, — посоветовал Василий.

— Ты, председатель, не пихай меня с яру в холодную воду. Захлебнусь ненароком.

— Ты здоровый, выплывешь.

Игнат поджидал и побаивался такого разговора. Зачем ему в колхоз?.. Для этого надо заявление писать, читать его будут перед собранием, нахально в душу полезут, кому вздумается. А куда, мол, уходил в семнадцатом, что делал, где отец, зачем да с какой целью вступаешь? Да и что, от того, что он вступит, станет прилежнее, сильнее? Не хуже иных колхозников с делом справляется. Глядя на задумчивого председателя, Игнат пошутил:

— В колхозе должны быть люди надежные, преданные, что ли… А я… Да и старовер я к тому же…

— Ну? — воскликнул председатель. — Да, ты человек особый. В таком разе я вам случай расскажу. — Василий перевернулся на живот, локтями уперся в землю. — Дружок у меня на соседнем хуторе, бригадирствует. Из староверов он. Вот и рассказывал: «Подходит ко мне колхозник, приезжий и так тихонько спрашивает: «А в вашем районе староверы есть?» — «Есть, говорю. А зачем они тебе?» — «В жизни староверов не видал». — «Бери бутылку водки, я покажу. Люди они особые, не такие, как все». Сели, по рюмке выпили. Бригадир и говорит: «Гляди мне в глаза. Что видишь?» — «Как что? Бригадира вижу». — «Старовера ты видишь». — «Как так? Бригадир — и старовер?» — «А ты думал, они с хвостами?» Пошутил товарищ, а за шуткою той — слезы и горе. — Председатель помолчал, потом признался: — Я, ребята, тоже из староверов, из закоренелых староверов хутора Богатова. Дед был такой, что попить прохожему из кружки не давал. Сестру мою бабка в школу не пускала. Мол, будет пить там с православными из одной кружки. Пусть дома сидит, офицер свататься не придет. Вот и пряла на пряхе сестренка всю молодость. А как мне доставалось от деда, когда забывал лоб перекрестить. Теперь я исповедую веру самую гуманную — коммунистическую. Надежнее всего в человека верить.

Долго молчали.

Потом дядя Аким усмехнулся:

— Чудно. Вот как в жизни-то бывает.

— Вот выпорхнут из детдома ребятишки, усадьбу полковника в порядок приведем, дом отдыха сделаем. — Продолжал Василий прерванный разговор об артельном хозяйстве, о планах своих.

— Раньше обходились без этого и здоровые были, — заметил Игнат.

— Кое-кто и не обходился, — тихо проговорил председатель. — Слыхал небось такое — барин поехал на воды, за границу?..

Василий поднялся, к двуколке направился. Игнат пошел следам, как бы извиняясь, спросил:

— Вася! Обиделся? Вот ты про соревнования говорил… Разве ж это… — И он развел руками.

— Что, ну говори.

— Помнишь, в субботу концерт был на таборе? Люди глядят на артистов, а Костя, передовик ваш из эмтээс, вытянул какие-то детали из трактора Сеньки. Соревнуются они. Костя с утра раннего пашет, а Сенька стоит. Разве ж это соревнованье?

— Вот как! Чего же ты… раньше-то? Сказал бы… на собрании.

— Заче-ем… Мне могут и не поверить. Порядки, мол, поносит колхозные…

Заковыляли дни в трудах и заботах.

Иной раз порывался Игнат выйти на ферму пораньше, но сдерживало все то же чувство легкой боязни, неловкости — не сочли бы его угождающим, подобострастным.

Ребята поначалу в обед ели особо, своей кучкою, потом стали приближаться к Игнату и дяде Акиму. Бросят сумки, пиджаки под кустом рядом с сумками старших, в обед сходятся вместе. Как-то за обедом один из парней полюбопытствовал:

— Игнат Гаврилыч, можно узнать у вас?..

— Про что? — Назарьев зыркнул, насупился.

— На днях я в газете читал про полковника Лазарева, про его отряд а разгром.

— Был такой — Лазарев. А кто писал?

— Учитель по истории.

— Молодой небось учитель. Понаслышке писал. Не был Лазарев полковником. Это он сам себе погоны приляпал. Войсковой старшина он. И не отряд у него был, а… банда. Убивали да крали. Потому и смерть у него дурацкая — станишники за границей повесили. Измываться начал над своими казаками, мудровать. Убил он хорошего человека Арсения Кононова. Умного, образованного человека.

— Это дядя мой. Да вот не видал я его.

Игнат смотрел в белобрысого парня: вроде нет схожести с Арсением.

— Лазарев злой был человек, — уточнил дядя Аким. — Мне чуть от него не досталось. Брел я голодный из одного хутора в другой. Допрос в степи учинил: куда идешь, кому пакет несешь, кому служишь? Обыскали с ног до головы.

На другой день Игната расспрашивали про голод в двадцать первом году, потом про шахту.

— Голоду, должно быть, в жизни больше всех, — дядя Аким оглядел молодых плотников, — я хватанул. Страшно это, ребята. Умирали люди, кричали: «Хлеба», «Каши». Умирали на ходу, в полном сознании. Не дай бог видеть вам это даже со стороны.

После этого короткого рассказа молодые плотники молчали до конца рабочего дня. Начали потом они интересоваться тем, что и Игнат-то смутно помнит: какие генералы приезжали в станицу в гражданскую войну с призывами подняться на супостата за царя и отечество, кто строил церковь… Ребята все хотели услыхать, узнать от очевидца. Слушают, раскрыв рты, да все удивляются, переглядываются, многое им в диковинку. Игнат говорил с достоинством, с усмешкою, чтобы вдруг ребята не пожалели его — семьянина, могутного седеющего человека.

Игнату хотелось рассказывать — ребята знать хотят, свои ребята, хуторские, жизни еще не видели. Назарьев по-доброму завидовал молодым плотникам — не знают они и не жалеют о старой жизни, для них это позавчерашний день. Не мучают ребят сомнения. Для них все понятно и ясно. А вот Игнату, его сверстникам, отцам пришлось хлебнуть горя.