Уткур Хашимов - Дела земные

И мать, и я уставились на мальчика. Он действительно был бледен, большие глаза, его смотрели печально.

— Орехи! — воскликнул он, увидев их в моих руках. Голос у него был писклявым, как у девочек, и жалобным.

— Дай ему орехов, дай, — поспешно сказала мать. — Все отдай.

Я отдал ему все, что у меня было. Ничего, я еще соберу. У нас на улице орешин хватает.

— Сто рублей! — крикнул человек в засаленном халате. — Соглашайтесь.

— Ой, нет, — мать крепче прижала к груди веревку, за которую была привязана коза, словно кто-то пытался вырвать ее. — Это породистая коза. Мать ее каждый год приносит двух козлят. И молока много дает! Молоко жирное…

— Имейте совесть, милейший! — Посредник зажестикулировал руками перед самым носом покупателя. — Правду сноха говорит. Коза породистая, если ее случить, глядишь, весной будешь молочком баловаться.

Мать оживилась.

— Вот и я о том же. Породистая коза! Мать каждую весну приносит двух козлят.

Покупатель устало покачал головой.

— Да если бы я покупал для себя, то отдал бы и все пятьсот. Для него прошу, — он снова кивнул на мальчика. Тот перекладывал орехи из одной руки в другую и шевелил тонкими бескровными губами, считая орехи. — Круглый сирота он, бедняга, — понизил голос покупатель. — Отец его погиб на фронте. Недавно и мать умерла, отмучилась, бедная, туберкулез у нее был. Осталась у него только бабка, ей уже семьдесят лет. А я их сосед. Бедная старушка накопила немного денег. Вот и попросила купить на них козу. Мальчугану этому. Может, козье молоко ему поможет.

Я замер, глядя то на мальчика, то на мать. Мальчик все еще считал орехи, а мать с состраданием смотрела на него. На глаза ее навернулись слезы. Держа одной рукой веревку, другой она погладила мальчика по плечу.

— Славный ты мой! — Голос ее дрожал, — Ничего, все будет хорошо! Ты еще станешь таким джигитом, таких почестей достигнешь, каких еще никто не достигал. Голубчик ты мой!

— Вот все, что у меня есть, — покупатель сунул горсть смятых рублевок и трехрублевок в руки посредника.

— Сколько здесь? — спросил тот.

— Сто пятьдесят.

Посредник обеими руками схватил руку матери, которой она сжимала веревку, и стал трясти ее.

— Соглашайтесь, сноха, соглашайтесь!

— Добавьте еще хоть пятьдесят рублей, — умоляюще сказала мать. — Коза все же породистая.

— Да нет у меня больше денег, сестрица! — покачал головой покупатель. — Не для себя стараюсь. Ради него только и пришел на базар.

— Но я же хотела купить сыну телогрейку, — чуть не плача, проговорила мать.

— Человек должен хоть иногда делать благие дела, сноха! — снова вмешался посредник. — Что хорошего сделали мы в мире? Построили мост или возвели мечеть?..

— Действительно так, но… Телогрейку сыну… Породистая коза…

На сей раз поток бессвязных слов матери прервал покупатель.

— Благодарите бога, сестра, — сказал он. — У вашего сына есть отец, есть мать. Ну, купите ему не новую, а старую телогрейку. А у сиротки кто есть? Кто его пожалеет?!

Мать жалостливо посмотрела на мальчика и тихо выпустила из рук конец веревки. Мальчик все еще шевелил губами, пересчитывая орехи.

— Получайте, сноха! Не обижайтесь, — сказал посредник, пересчитав деньги и вручая их матери. — Что положено мне, я взял с вашего согласия.

Мать, зажав в ладони смятые деньги, снова погладила мальчика по плечу.

— Не падай духом, голубчик! Передай от меня бабушке привет! Скажи, что женщина, которая продала козу, передавала привет.

Вскоре и посредник и покупатель с нашей козой и мальчик исчезли из виду, растворились в толпе. Мать, поплевывая на пальцы, тщательно пересчитала деньги, затем положила их в карман безрукавки. Но, не удовлетворись этим, вынула деньги и сунула их в более укромное место, в вырез платья.

Вспомнив о мальчике, горестно вздохнула:

— Господи! И зачем ты посылаешь столько бед на головы рабов своих.

Мы молча пустились в дорогу. Мать вела меня за руку вся сникшая, грустная, видно, крепко засел этот мальчик в ее мыслях, а еще надо вытерпеть упреки отца, надо как-то оправдаться перед ним. Мы опять прошли мимо того шашлычника. Запах шашлыка ударил в голову, потекли слюнки, но я молчал. Знал, теперь уж мать точно не купит мне ничего.

И уже дошли до ворот базара, когда мать внезапно остановилась.

— Ой, горе мне! — сказала она, побледнев.

Я испугался, что у нее украли деньги.

— Мы ведь отдали козу вместе с веревкой, — выдохнув это, она снова потащила меня назад в толпу. — Плохая это примета. Нельзя продавать скотину вместе с веревкой. Ох, чтобы мне пусто было! Что же нам теперь делать? Разве станут они дожидаться нас? Наверное, их и след простыл!

Мать говорила и говорила, шла, натыкаясь на людей, торопилась к скотному базару. Вот мы и снова на базаре. Подошли к своему прежнему месту. Но здесь уже бойко предлагали жеребенка.

— Посредник — человек базара. Наверняка встретим его, — успокаивала мать и себя, и меня.

Мы долго бродили в толпе. И вдруг… Я остановился как вкопанный, словно увидел какое-то чудо. Мать, озирающаяся по сторонам, больно дернула меня за руку.

— Да пойдем же, чего ты рот разинул!

— Черноухая, — сказал я тихо. — Вон Черноухая. Моя козочка.

Я сразу узнал ее. По черным ушам. Нет, не потому, что она сама была белая, а уши черные. Левое ухо у нее было обвислым. По утрам перед дойкой мать подпускала к козе Черноухую для того, чтобы заставить ее дать молоко. Присосется Черноухая к вымени матери, и уже никакими силами не оттащишь ее. Я брал ее за левое ухо и дергал. Это помогало. Оттого, что я каждое утро дергал одно и то же ухо, оно и обвисло.

— Где? — спросила мать. — Где Черноухая?

— Вон! — указал я пальцем на козу, которая стояла среди небольшой группы людей. Мужчина в засаленном чапане, недавний наш покупатель, держал козу за веревку, а посредник в изъеденной молью шапке, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял какому-то толстяку. Не было только мальчика…

— Это породистая коза, дорогой мой! Мать ее каждый год приносит по двое козлят! — кричал посредник пронзительным голосом. — Каждый день дает больше пяти литров молока. А молоко жирное, как у коровы. Считай, задаром отдаю, дорогой мой.

— Ну и загнули же вы цену! — Толстяк в шляпе недовольно покачал головой. — Сбавьте чуть, ну скажем, за шестьсот отдайте.

— Ох и скряга же вы! Посмотрите, она скоро принесет козлят! — Мужчина в чапане похлопал козу по бокам. — Даст бог, в самую чиллу [51] Чилла — период самых суровых холодов, между 25 декабря и 5 февраля. дети ваши станут пить молоко, любезный.

Откуда-то вынырнул и несчастный больной в новой тюбетейке.

— Папа, — сказал он, показывая на гроздь сочного винограда в руке. — Вот, купил.