Уткур Хашимов - Дела земные

— Ты что, стыдишься? — сказала она после паузы. — Я ведь не воровством занимаюсь. Разве ж труд позорен?

И отец, и братья промолчали.

…Не знаю почему, но в тот день я снова почувствовал себя маленьким. Вспомнилось, как в детстве мама ставила колыбель, в которой лежал мой младший братишка, возле своей постели, а я пристраивался рядом с мамой.

В зимние вечера я лежал, просунув ноги под сандал [5] Сандал — низкий квадратный столик, который ставится поверх углубления в земляном полу; углубление заполняется горячими углями, а стол накрывается одеялом. , и упрашивал маму:

— Мама, расскажите сказку.

— Спи, сынок, устала я.

— Ну, пожалуйста!

— Ладно, закрывай глаза и слушай… Давным-давно жили-были…

Я сразу догадываюсь, что это за сказка.

— Опять про обкаш? [6] Обкаш — местный вид коромысла.

— Нет, про солнце.

— Но вы ведь про него рассказывали.

— А другой я не знаю…

— Ладно, рассказывайте.

— В далекие времена жило-было солнце…

— Наше солнце?

— Да, наше солнце. Не перебивай! Но ему совсем не хотелось вставать над землей. И поэтому оно каждый день молило бога — жаловалось, мол, много на земле мусора, не желаю я видеть это. А бог успокаивал его, ты всходи, солнышко, не бойся, на земле есть люди, которые не только разбрасывают, но и убирают мусор, чистят землю, берегут ее. Это очень хорошие люди.

— Вы хорошая, да? Вы чисто подметаете улицы.

— Слушай дальше, сынок… А солнце каждый день по-прежнему роптало на то, что на земле никак не переведутся плохие люди. Оно не желало их видеть. А бог все успокаивал его и говорил: «Ты должно освещать землю, и чем ярче ты будешь светить, тем меньше останется на земле плохих людей!»

— Мама, а старший мой брат плохой, да?

— Почему?

— Он ведь пнул ногой деда-мороза, которого я слепил, и развалил его!

— Нет, твой брат хороший… Плохие люди бывают другими.

— А какими?

— Вырастешь, узнаешь. Ну, хватит, теперь спи.

Фитиль семилинейной лампы приспущен, в комнате пахнет тлеющими углями и керосином… Полумрак. А мне все не спится.

— Мама, расскажите про коромысло.

— Поздно уже, спи…

— Рас-ска-жите.

— Ну ладно, слушай. Было не было, жил-был в давние времена один паренек. Хороший, говорят, был паренек, но вот однажды обидел свою мать.

— А что он сделал?

— Обидел, и все. Выходит он, утром на улицу и видит, как соседская старушка, согнувшись в три погибели под тяжестью коромысла, несет воду. Паренек подбежал к старушке и хотел было взять у нее коромысло. А старушка вместо благодарности сильно ткнула этим коромыслом паренька в плечо.

— Наверно, болело?

Мама умолкла.

— Что болело? — спросила она после долгой паузы.

— Да плечо у того парня.

— Болело. — Мама засмеялась. Потом вздохнула: — «Ты, — сказала старушка пареньку, — прежде чем утешать кого, сперва научись не обижать мать свою».

— А он больше не обижал мать?

— Нет, никогда не обижал. — Мама опять замолчала, а затем тихо продолжила: — Видишь ли, человек перво-наперво должен любить близких своих. В мире много хороших людей. Очень много. Но ежели ты не будешь любить отца своего, сестру, братьев…

— И вас тоже, — прерываю я ее.

— И меня тоже… — говорит мама смеясь. — Если мать свою не будешь любить, ты и вообще никого на свете любить не научишься.

— И дом наш, — говорю я как всезнайка.

Но мать не сердится.

— И дом наш, — соглашается она. — А как же? Наш дом не хуже любого другого, пусть в нем хоть сто этажей будет!

— Теперь не будет протекать, мама?

— Крыша, что ли? Отец починил. Теперь не будет протекать.

Воцаряется тишина. Я думаю. Думаю о том, каким может быть дом в сто этажей, и никак не могу его себе представить.

— Мама, — спрашиваю я тихо, — а в Ташкенте есть стоэтажный дом?

— Нет.

— А в Москве?

— Наверное, есть.

— А что, Москва самый большой город?

— Да.

— И больше его нету?

— Может, и есть. Чтобы любить Москву, ты должен любить Ташкент. А чтобы любить Ташкент, люби свой родной Домбрабад, ладно?

— Ладно. А почему?

— Вырастешь, узнаешь. — Мама гладит мой лоб. И почему-то вздыхает.

У меня совсем прошел сон.

— Мама, — пристаю снова. — А что больше: река или море?

— Море.

— А река?

— Река тоже большая.

— Больше нашего Конкуса?

— Больше.

— А Ходжа говорит, что в Чирчике есть река…

Мама смеется:

— Спи, сынок.

Какой уж там сон! Я думаю о реках.

— А летом, — вспоминаю я, — Вали чуть не утонул в Конкусе. Его брат мой старший вытащил из воды!

— Все равно, — говорит мама задумчивым голосом. — Люби Конкус.

— Почему?

— Потому что Конкус — это наш анхор [7] Анхор — большой оросительный канал. . Мы из него воду пьем.

— Если буду любить, то и другие реки полюблю, да?

Мама снова смеется:

— Конечно.

— И собачку мою любить, да?

— Люби, сынок.

— Мама, а Адхам сумасшедший?

— Это почему же?

— Вчера он швырнул льдом в кошку. И она стала хромать.

— Нельзя обижать животных, сынок. Хватит, пора спать.

— Ладно… Когда вырасту, в Москву поеду?

— Поедешь, сынок, обязательно поедешь.

Мама потихоньку начинает дремать. А я продолжаю мечтать в полутьме, уставившись в потолок. И в мечтах своих то оказываюсь в больших городах, то плыву по рекам. Тихо поскрипывает колыбель. Братишка заплакал. Мама тут же просыпается. Принимается тихонько качать колыбель и петь песню. Мама поет колыбельную братишке, но быстрее убаюкивает меня…

Правда подобна воздуху. Вы дышите воздухом, но не замечаете его. Только теперь я понял: в тех двух легендах, которые так часто рассказывала мне в детстве мать, заложена, оказывается, простая, как жизнь, и глубокая, как жизнь, правда.

Каждый год, когда езжу отдыхать, привожу матери вязаные носки. На Кавказе их полным-полно. Называют их то «джуба», то «джураби». Мать радуется от души, будто я привез ей бог весть какую драгоценность, и читает длинную молитву. Хвалится соседкам, какой у нее внимательный и заботливый сын. Ноги у нее больные. В холодную погоду опухают, болят.

Когда соседи спрашивают ее о здоровье, она успокаивает и их, и себя.

— Э, старею, милые.

Но здесь виновата не только старость. Другие этого не знают, а я знаю. Отлично знаю.

В детстве я переболел многими болезнями: корью, коклюшем, малярией… Поэтому на кухне у нас всегда висела на гвоздях всякая всячина: от вороньих перьев до цветов с этаким странным названием — петушиный гребень. Особенно часто у меня болело горло. Как только промочу ноги, так начинается ангина. До сих пор не могу понять, какая связь между ногами и горлом.

Не помню, сколько мне тогда было лет. Помню только, что был очень маленьким и стояла зима. Мы с братьями отчаянно катались на ногах по блестящим ледяным дорожкам. Я весь взмок. Захотелось пить, и я съел снег. А вечером у меня поднялась температура, открылся кашель. Пробовали полоскать горло квасцами, не помогло, дали выпить отвар сушеного урюка, бесполезно… Началось удушье. Боли особой я не чувствовал, но дышал с трудом. Смутно помню, что терял сознание. В ушах до сих пор стоят причитания матери: