Уткур Хашимов - Дела земные

— Что случилось? — спросила она, подойдя ко мне.

— Обманули!

— Кто, почему?

— Обманули! Обманули! — не в силах найти другие слова, повторял я сквозь слезы, топая ногами. — Обманули!

Своими пахнувшими свежим молоком руками мама погладила мой лоб.

— Не плачь, сынок. Порой случается и такое. Только сам так никогда не делай, хорошо?

Учился я в четвертом классе, и был у меня дружок, с которым сидели мы за одной партой. Отец его вернулся с войны героем, и друга моего тоже звали Кахрамон [13] Кахрамон — герой. . Может, оттого, что отец Кахрамона был героем, учителя любили его больше других.

В нашем школьном дворе росло много орешин. На большой перемене мы тайком от учителей сбивали орехи. Только с орешины, росшей над застекленной теплицей, никто не осмеливался сбивать: все знали — если разобьем стекло теплицы, никому не поздоровится. Однажды на большой перемене Кахрамон потащил меня к той орешине.

— Ты что? — попытался я отговорить его, удерживая за руку. — А вдруг стекло теплицы разобьем!

— Я и не знал, что ты такой трус! — засмеялся Кахрамон. — Ладно. Ты будешь сторожить. А я — сбивать. Увидишь учителя, свистни.

С этого дерева никто не сбивал орехов, поэтому их было на нем полным-полно. Кахрамон одним комком земли сбил сразу с десяток. Наполнил оба кармана, затем подыскал ком побольше и снова кинул. На этот раз он промазал, и послышался звон разбитого стекла. Окно теплицы разбилось вдребезги. Пока я сообразил, что к чему, Кахрамона уже и след простыл. И в тот же миг кто-то крепко схватил меня за руку. Я оглянулся и увидел нашего классного руководителя. Я перепугался.

— Что ты сделал? — гневно спросил он.

— Ничего, — ответил я срывающимся голосом.

Он потащил меня за собой. Я еще пуще перепугался, думая, что он поведет меня в учительскую. Но он привел меня в наш класс. Галдящие однокашники мигом смолкли. Классный руководитель провел меня между партами и велел стоять у доски. Я тихонько взглянул на Кахрамона. Тот сидел как ни в чем не бывало и смотрел в окно.

— Признавайся перед своими товарищами! — сказал учитель, делая акцент на каждом слове. — Что ты сейчас натворил?

— Ничего, — сказал я, не поднимая глаз.

— А кто разбил теплицу?

— Не знаю.

— Не знаешь? — Учитель рассердился не на шутку и повысил голос: — А кто, по-твоему, должен знать?

Комок застрял у меня в горле, я знал: если открою рот, то расплачусь.

— Кто?! — почти крикнул учитель, выходя из себя.

Я прикусил губу и молча покачал головой.

— Он, — сказал классный руководитель, указывая на меня пальцем, — только что разбил стекло теплицы и не хочет признаваться. — Внезапно голос его сделался тихим. — Дети, может, кто-нибудь из вас видел, как он кидал камень в орешину?

Я умоляюще смотрел на товарищей. Все молчали.

— А ты? — спросил учитель, обращаясь к Кахрамону. — Ты тоже не видел, Кахрамон?

Кахрамон медленно поднялся.

— Видел, — пробормотал он. — Это он кинул.

В глазах у меня потемнело. Я не верил своим ушам. «Видел. Это он кинул!»

— Молодец! — кивнул головой учитель. — Хоть один достойный нашелся среди нас. Садись, Кахрамон. — Он повернулся ко мне лицом и продолжал: — А ты — лгун! А оттого, что лгун, еще и трус. Скажешь отцу, чтобы заменил стекло в теплице. И побыстрее.

Слезы потекли у меня из глаз, хотелось крикнуть на весь класс, на всю школу: «Это не я, это он, он кинул камень, он разбил стекло! Не верите, так посмотрите, что у него в карманах!» Но я не мог вымолвить ни слова. И кинулся вон из класса. Выбежав на улицу, я разрыдался. Придя домой, я, задыхаясь от гнева, рассказал обо всем маме. Она гладила меня по голове и тихо утешала:

— Не горюй, сынок. И так бывает. Только сам никогда так не поступай, видишь, из-за лжи друг твой стал тебе врагом.

…Студенческие годы. Я полюбил девушку, прекрасную и чистую, как ангел. По ночам, когда сияла молочно-белая луна, мы долго гуляли. У нас была, «своя» аллея, «свой» анхор, «своя» скамейка. Потом… она почему-то стала меня избегать. Бывало, задумается о чем-то, прячет от меня глаза…

Я не знал, в чем провинился перед ней, и поведал о своей печали лучшему другу, с которым мы все делили пополам, ели из одной тарелки, спали под одним одеялом… Он называл мою мать мамой. А мама считала его своим пятым сыном. Я доверял ему все свои тайны, считая его более опытным и ловким во всем, что касалось женского пола.

«Брось, — успокаивал он меня. — Девушки капризны. И сами порой не знают, чего хотят. Ты на рожон не лезь, в один прекрасный день сама придет и попросит прощения…»

Теперь я стал просиживать вечера в читалке.

Приближались экзамены. Однажды я просидел в библиотеке до самого ее закрытия. Вышел на улицу, и захотелось мне пройтись по «нашей» аллее. Стоял теплый летний вечер. В небе ярко светила луна, весело подмигивали звезды, о чем-то шелестел в листве деревьев легкий ветерок. Я приблизился к «нашей» скамейке, стоявшей на берегу анхора. И остановился как вкопанный, услышав звонкий смех. Этот смех я узнал бы за версту. Внутри у меня что-то оборвалось. Да, это была она. Только на моем месте… сидел мой друг, он обнимал девушку за плечи, а та притворно отстранялась от него и смеялась так же, как смеялась когда-то в моих объятиях.

В тот день я понял, как тяжело потерять сразу и друга и любимую… Придя домой, бросился ничком на супу. Я никого не желал видеть, даже мать. Лежал долго. Вдруг я услышал у наших ворот голос моего друга:

— Ассалям алейкум, мам!

Все дрожало во мне от ярости, но я не мог сдвинуться с места. Затем тот же веселый голос раздался над самым моим ухом:

— Ие [14] Ие — возглас удивления. , что это а тобой?

Не помню, то ли, вскочив со своего ложа, я ударил его, то ли уже в тот момент, когда он наклонился надо мной… Помню только, что он деланно рассмеялся и тут же ушел. Мать стояла в оцепенении. Отчего-то силы покинули меня, и я снова лег. В небе плыла, бессовестно улыбаясь, предательница-луна, щедро заливала землю своим светом, словно ничего не случилось, изменницы-звезды по-предательски подмигивали, смеялся надо мной и ветерок-предатель.

Надо мной склонилась мать. Я закрыл глаза, притворившись, будто сплю. Она долго сидела возле меня молча и наконец тихо прошептала:

— Не горюй, сынок, бывает и так. Только ты…

Я не дослушал ее до конца. Не захотел слушать. «Что я?! — душа моя взбунтовалась. — Мне-то что делать? Если, что называется, один мой глаз враг другому, если предает самый близкий человек, если изменяет любимая, что мне делать? Один предает потому, что трус, другой — из-за корысти, третий — из зависти. Как же можно жить среди таких людей в таком мире? Чему и кому верить?»

Все во мне кричало, взывало к истине.