Уткур Хашимов - Дела земные

Внезапно в маминых глазах вспыхнул гнев. Она занесла ладонь над моим ухом. От страха я закрыл глаза. Нет, она не ударила меня. Только прошептала, дрожащими губами:

— Ведь это хлеб, глупец! Какой же ты совершил грех!

Она медленно спустилась с супы на землю. Сгребла рукой вывалившуюся кашу, но она была перепачкана землей. Затем подняла голову и поглядела на меня. В глазах ее были боль и упрек.

Через некоторое время моя старшая сестра и братья собрались за столом. Каждому досталось не больше чем пол-ложки толокна. Потом пришел отец. Мама принесла из кухни целый ляган [11] Ляган — медное или глиняное блюдо. пареной свеклы. Свекла — тоже ничего, только надоедает, если есть ее каждый день. Все-таки это не хлеб.

— А толокна сегодня нет? — спросил отец, с трудом глотая горячую свеклу.

С затаенным страхом я взглянул на маму.

— Было, — сказала она тихо.

— Не осталось, что ли?

— Ступка нечаянно перевернулась, — ответила мама виновато.

— Что? — Отец застыл с куском свеклы в руке и недовольно посмотрел на мать.

— Просыпалось, — сказала мама, опустив голову.

— Проклятье! — выругался отец тихо. — Взрослая женщина, а хуже маленькой… Гляди, как бы хлеб не ослепил тебя! — Он резко поднялся, спрыгнул с супы и быстро вышел на улицу.

Я перевел глаза на маму. Она сидела все так же, не поднимая головы, в глазах ее застыло страдание.

Я редко видел, чтобы мама гневалась. Но однажды она рассердилась не на шутку. Мы ехали навестить мою старшую сестру. Когда мы свернули в узенькую улочку, то услышали плач ребенка. На обочине катался по земле мальчонка лет трех и ревмя ревел, белая рубашонка и штанишки были перепачканы землей.

— Останови машину, сынок, — сказала мама, глядя в ту сторону подслеповатыми глазами.

— Что-нибудь случилось?

— Останови же, — повторила мама, улыбнувшись.

Чуточку поколебавшись, я остановил машину.

Мама, кряхтя, открыла дверцу и вышла из машины. Потерла свои затекшие ноги и, прихрамывая, пошла назад, туда, где валялся мальчонка. Я невольно последовал за ней. Упрямец все еще катался по земле и орал при этом как резаный. Только теперь я заметил молодую женщину, склонившуюся над ребенком: она сама готова была расплакаться.

— Совсем сдурел, — сказала женщина, чуть не плача. — Купи, говорит, мороженое. Купила, а он вон что вытворяет.

Мальчонка по-прежнему ревел во весь голос и издевался:

— Гаячее маёжено! Гаячее маёжено пиниси!

— Да где я найду такое? — Видимо, терпение у женщины лопнуло, и она рывком подняла малыша с земли. И шлепнула его пару раз.

— Ой, доченька, ведь он же ребенок, ребенок! — сказала мать, подступая к чирикающей, словно воробьиха, молодой женщине. — Иди ко мне, мой хороший, — сказала она, прижимая мальчонку к себе. — Иди, я куплю тебе горячее мороженое.

Мальчонка плакать не перестал. Но уже не топал ногами, как прежде. Холодное «маёжено», которое привело его в такую ярость, растаяло и пятном расползлось на его белой рубашонке, он с головы до ног был перепачкан дорожной грязью.

— А ты чего стоишь? — обратилась мать вдруг ко мне. — Или ты тоже дитя малое? Подкати сюда машину. Сейчас поедем далеко-далеко.

Честно признаться, мне совсем не хотелось сажать мальчишку в машину в таком виде. У меня были новые поролоновые чехлы. А теперь он все перепачкает. Но что поделаешь, подогнал я машину, а сам чувствую, что становлюсь мрачнее тучи.

Мать разъясняла сидевшей рядом с ней женщине:

— Так у вас сынок капризным вырастет, доченька. Надо научиться отвлекать его.

Мальчик перестал плакать, но все еще всхлипывал.

— Куда вы направлялись, милая? — спросила мама, чтобы как-то отвлечь молодую, неопытную мать.

Мне, честно говоря, в этот момент не было никакого дела до того, куда направлялась эта женщина со своим капризным чадом. Я с ужасом отметил, сколько грязи налипло на мои новые чехлы. Женщина, видимо, почувствовала мое состояние, смутилась и поспешила остановить машину.

— Вот мы и приехали. Спасибо. Здесь мы сядем на троллейбус. — Она взяла на руки успокоившегося мальчонку и торопливо вышла из машины. — Большое вам спасибо!

— Странная вы, — сказал я матери, не в силах скрыть досаду. — Ну зачем вы лезете не в свое дело?

— Как это не в свое дело?

— Чужой ребенок… Ну, плачет, а вам-то что? Поплачет и перестанет.

— Почему же это чужой? — неожиданно рассердилась мать. — Разве может быть чужим плачущий ребенок? И не стыдно тебе так говорить? Разве можно не сжалиться над плачущим дитем?

Я промолчал. Но все равно в душе считал, что мать не права. Но теперь я начинаю постигать одну истину: у матерей свой, не понятный нам и не укладывающийся в нашем сознании особый мир.

Тогда я не ходил еще в школу. В двух верстах от нашей махалли [12] Махалля — городской квартал. находился детский дом. Ребята постарше поговаривали о том, что там часто показывают кино. Однажды я случайно подслушал, как мои братья шушукались с соседскими ребятами:

— Сегодня, говорят, кино будет!

— Про войну!

Братья мои в кино пойдут, а я что, дома буду сидеть? Ну уж нет!

— Я тоже пойду! — заупрямился я.

— Ладно, пойдешь. Только сперва сделаешь все, что тебе скажут.

В тот день я с удвоенной энергией исполнял все, что мне поручалось. Два раза напоил козу, привязанную к орешине, охранял от назойливых птиц урюк, который разложили для просушки на супе. Даже резинку от своей рогатки отдал младшему братишке, чтобы тот штаны свои подвязал.

А вечером держал ухо востро. Наконец на улице показались соседские мальчишки. Они крикнули братьев, я побежал вслед за ними. Дружок старшего брата Дамин, увидев меня, спросил:

— А этот куда?

— В кино! — уверенно ответил я.

Дамин задумался.

— Ладно, только ботинки надень, — сказал он, глядя на мои ноги.

А все ребята были босые.

— Зачем мне ботинки?

— Мы же через забор будем лезть, понял? — рассердился Дамин. — А если за нами погонится сторож? Знаешь, как от него удирать? Там ведь полно колючек. Иди, иди, да побыстрее смотри. Мы тебя подождем.

Я пулей вбежал во двор.

Мама сидела на корточках и доила козу. Спросила, не вставая, зачем мне в такую жару понадобились ботинки.

— Нужно! Нужно! — сказал я, задыхаясь. И, не дожидаясь ответа мамы, кинулся к навесу. Порывшись в сундуке, полном всякой ветоши, еле отыскал один ботинок со стоптанным задником. Как назло, второго не было видно. Переворошил все. Долго искал и все-таки нашел. Схватил и стрелой вынесся со двора. Ни братьев, ни ребят. Я выбежал на большую улицу. Но их и след простыл.

Вернулся во двор, со злостью швырнул ботинки на землю и расплакался. Наверное, никогда раньше не плакал я так горько, и мама перепугалась.