Уткур Хашимов - Дела земные

Она прошла по берегу, примяла засохшие стебли мяты, села, спустила ноги и, зачерпнув горстью воду, стала смывать со ступеней пыль. Глянула смущенно:

— Садитесь, Анвар-ака!

Анвар сел рядом, чувствуя себя взволнованным и словно бы виноватым в чем-то.

На глинистом дне реки лежали желтые узкие листья, опавшие с тала, росшего на той стороне, струились по течению красноватые короткие водоросли.

— В этой речке купаются? — спросила Мукаддам.

— Купаются… Мы купались, когда мальчишками были. Я ведь жил здесь летом, пока мы деревенский дом не продали после смерти отца.

— Деревенский? — Мукаддам засмеялась.

— Ну да. Лет пять назад тут казалось, что Ташкент далеко, воздух был чистый-чистый… И зелени много. Это сейчас большие дома почти к самому Бустану подступили и машин полно, самосвалы без конца ездят…

Они снова замолчали, не глядя друг на друга, но помня, что они сидят рядом и одни. Анвару было томительно-приятно это и казалось, что вот сейчас что-то свершится, но в то же время он опасливо косился на тропку: пройдет кто-нибудь из знакомых, а он тут с девушкой в пустынном месте, и темнеет уже… Нехорошо. Ему хотелось позвать Мукаддам идти дальше, и не было сил подняться, не было решимости разрушить сладкое, неопределенное, что стояло сейчас вокруг них, как электрическое поле…

В апреле позапрошлого года Анвара послали практикантом в отдел культуры областной газеты. Он отвечал на письма, составлял из поступающих материалов коротенькие «информацией» — в общем, занимался тем, чем обычно занимаются практиканты в газетах. Перед Днем медицинского работника заведующий направил его в медтехникум и поручил написать небольшой очерк о лучших студентах.

Секретарь комсомольской организации техникума, разбитной, вечно куда-то спешащий парень, привел в комитет человек десять студенток и оставил Анвара наедине, так сказать, с будущим материалом. И Анвар растерялся. Не зная, как приступить к разговору, он, серьезно нахмурив брови, писал что-то в свой блокнот, чувствуя, как все сильнее краснеют уши, и молчал. Девушки начали хихикать. Сперва тихонько, потом громче, наконец, чей-то бойкий тоненький голосок задиристо спросил:

— Товарищ писатель, что ж вы не начинаете свой допрос?

— Я не писатель, — сказал Анвар и, подняв глаза, сразу наткнулся на это личико — совсем еще детское, большеглазое и с таким ехидным выражением на поджатых пухлых губах, что он сам рассмеялся. — Я студент-журналист. И вот думаю, о чем мне вас спросить?

— А вы про биографию спросите! — подсказала опять насмешливая девушка.

— Нет, сначала имя и фамилию, — подхватил Анвар шутку. — Как вас зовут?

— Мукаддам! А вас?

— Анвар… А скажите, — Анвар снова заглянул в свой блокнот, — почему это вы приняли решение стать медиком?

— Потому что чувствовала потребность лечить журналистов! — бойко откликнулась Мукаддам. — Лечить от завиранья: чего вы только там в газетах не пишете!..

В общем, серьезного разговора так и не получилось: вступили другие девушки, остроты и подковырки сыпались на Анвара со всех сторон. Побежденный, он бежал с поля боя, и очерк, конечно, так и не написал. Но зато его путь из университета теперь значительно удлинился. Он довольно часто видел, как та красивая девушка, выходя из дверей техникума, садится в троллейбус, как она пересмеивается на ходу с подружками, однако подойти не решился: Мукаддам и ее подружек всегда окружало довольно много каких-то парней.

Осенью, когда их факультет послали на уборку хлопка, он неожиданно в колхозном клубе увидел Мукаддам. Анвар глазам своим не верил и, конечно, не решался подойти к ней, чтобы спросить, как же она попала сюда. Но Мукаддам заметила его, засмеялась и подошла сама.

— Вот вы и оказались обманщиком! — сказала она, протягивая руку. — Где ваш очерк о медиках?.. Я-то надеялась, что увижу свою фамилию в газете!

Она изменилась за эти полгода: глаза стали взрослыми, женскими и в губах, прежде детски припухлых, появилась какая-то определенность линии, неосознанная чувственность.

Оказалось, что их техникум был направлен на уборку хлопка в этот же колхоз. Вечерами они теперь ходили в кино вместе, гуляли тоже вместе и в городе стали видеться довольно часто. Но хотя в мечтах Анвар заходил далеко, наяву он был с Мукаддам скованным и робким. Девушка была едва ли не на пять лет моложе его — по сути, еще совсем юная, — тем не менее с ним да и с другими парнями она держалась властно и снисходительно. Анвар не мог перешагнуть через свою робость: он даже не поцеловал ее ни разу.

Мать давно уже напоминала Анвару, что пришло время жениться, что она хочет познакомиться с девушкой, которую он выбрал. Она уже немолода, ей пора услышать в своем дворе голоса внуков. Анвар долго отмалчивался, а этой весной наконец сказал, что такая девушка есть и что, возможно, они скоро сыграют свадьбу. Обрадованная мать перестала донимать Анвара и начала деятельно готовиться к свадьбе.

Совсем смеркалось. В полыни, которой зарос бугор, застрекотал сверчок, на черной глади воды закачались мелкие звезды. Мукаддам сидела, подобрав ноги под платье, обхватив колени руками, глядела перед собой.

— Вы с Алимарданом с детства дружите? — спросила она вдруг негромко.

— Да… Вместе коров пасли. Он соседскую, а я нашу… — Анвар вдруг рассмеялся. — Мы с ним один раз пошли дыни воровать на бахчу Сабира-хромого. Я стал караулить возле шалаша, чтобы дать сигнал, если Сабир проснется, а Алимардан все не свистит, я задремал, вдруг кто-то хлоп меня палкой по спине! Сабир-хромой… Я бежать. Прибежал к нам на айван, где мы обычно спали, а Алимардан уже давно носом посвистывает! Наелся дынь — и убежал!

— Ничего себе друг! — Мукаддам усмехнулась удивленно. — Это же нехорошо!

— Он любил пошутить надо мной… — Анвар помолчал, вздохнул, улыбнувшись. — У него отец давно умер — почти сразу как из армии после войны вернулся, они с матерью жили очень бедно… И у Алимардана иногда бывали такие приступы: он ненавидел всех ребят, кто живет обеспеченно, кто одевается лучше… Гордый был…

Мукаддам повернула к Анвару лицо, смутно забелевшее в темноте, улыбнулась.

— А вы очень добрый, Анвар-ака… Но… и очень тихий. Вы совсем еще мальчик по сравнению с вашим другом…

— Почему же? — Анвар вдруг обиделся. — Мы с ним одногодки…

— Разве дело в возрасте? — Мукаддам снова засмеялась. — Характер…

Анвар помолчал, чувствуя, как у него зашевелилось нечто вроде неприязни или зависти к Алимардану: в голосе Мукаддам он уловил нотку не то восхищения, не то сочувствия. Но вздохнул три раза глубоко: так его учил когда-то отец, говоривший, что мужчина должен быть выдержанным, справедливым, должен гасить в сердце злобу и зависть, прежде чем она овладела им. Улыбнулся.