Уткур Хашимов - Дела земные

Плиты белые, плиты черные… Сколько слез пролито над каждой из них. Может, надписи на них и есть самые искренние слова, которые произнес человек на этом свете? Но только… Каждый раз задумываюсь об одном и том же: тот, кто написал такие идущие от самого сердца слова, как он относился к матери при ее жизни? Не забыл ли купить платье матери, когда покупал дорогую шубу жене? А когда стелил себе под ноги ковры, не забыл ли купить матери хотя бы обычную кошму? Или, когда покупал на день рождения сыну велосипед, а дочери — шелковое платье, не забыл ли подарить своей матери простые чулки?

…Весна начинается не с подножия стен, обращенных к солнцу. Не с говорливых ручейков. Для меня весна начинается здесь, на кладбище. Подснежники, которые рассыпают свои нежные бубенчики над могилами, алые маки — все это, может быть, и есть тот дар природы, который она посылает матерям, чтобы утешить их детей…

Мама, это я пришел. Слышите, мама, это я пришел снова… А со мной еще одна весна. Помните, каждый раз, когда наступала весна, я возил вас в поле. Как вы радовались весеннему яркому солнцу, чистому небу, зеленым травам, вдыхали аромат подснежников, которые собирали вам ваши внучата, и вы говорили им: «Омонлик-сомонлик!» — «Да будем здоровы!»

А сегодня… Я вижу подснежник на вашей могиле. Нет-нет, мама, я не плачу. Знаю, что, если заплачу, огорчу вас. Сейчас… Сейчас это пройдет. Вот и все…

А утром, мама, шел дождь. Сильный был дождь. Вы любили весенние дожди. Потом выглянуло солнце. И сейчас оно светит вовсю. Я не забыл еще вашу притчу о солнце. То самое солнце, о котором вы рассказывали, светит и сейчас…

Помните, мама, вы пели колыбельную моему младшему брату? Под нее засыпал и я. Если бы я умел петь колыбельную, я бы спел сейчас. Для вас, мама. А вам будет приятно, если я поглажу траву на вашей могиле? Вот так, родная, вот так…

Помните, мама, вы сказали однажды, всего один раз и то шутя: «И про меня напиши книгу, сынок». — «А что я напишу про вас?» — спросил я тогда. Пожалуйста, не сердитесь. Тогда ведь я пошутил. Вот это и есть та самая книга. Нет, не я написал ее. Ее написали вы. А я только переписал, размножил и разослал людям… Хорошо бы, ее прочли все матери мира… Потому что во всем свете матери прекрасны. И все равно мне хотелось бы, чтобы все они были похожими на вас…

Перевод автора.

Алимардан приоткрыл глаза, одолевая тяжкое забытье, огляделся, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Ломило спину, ватная курпача, которую он натянул до горла, кутаясь во сне, когда его знобило, сейчас была влажной от пота. Он потер ладонью лоб, убирая прилипшие волосы, глубоко вздохнул, закашлялся. Очнулся окончательно, перевернулся на живот, вытер потное лицо о несвежую цветастую наволочку подушки. Сбросил курпачу.

В открытое окно влетела ласточка, покружилась под серым, с толстыми выступающими балками потолком и снова вылетела. Со двора потянуло холодом и еще откуда-то от соседей запахом бараньей шурпы. Алимардан почувствовал, как к горлу подступают тошнота и снова кашель. Приподнявшись на локтях, он кашлянул, не размыкая губ: по опыту прошлых частых бронхитов он знал, что если задавить первые приступы кашля, потом он утихнет и только будет слегка свербеть внутри. Справился с приступом, повернулся на бок, глядя в раскрытое окно. Створки с пыльными, давно не мытыми стеклами поскрипывали от порывов ветра.

Облетали красные круглые листья с урючины, один опустился на узкий подоконник, скользнул на пол, на коричневую с желтым узором верблюжью кошму — намат и как бы слился с ней, как бы стал одним из ее узоров.

Мать умерла полгода назад, с тех пор все в доме пришло в упадок. Умерла, так и не отпив пиалу чая, поднесенную рукой невестки, не понянчив внука. А она так мечтала об этом! «Закончу консерваторию, тогда уж будет видно, мама. Не беспокойтесь, еще успеете нажиться с невесткой!» — отнекивался Алимардан каждый раз, когда мать впрямую и намеками твердила ему об одном и том же. Но оставалась неделя до выпуска, когда мать умерла от инсульта, — и вот в доме грязновато, пахнет запустением. Нет женщины, нет хозяйки в доме. Видно, чуяло сердце матери, когда торопила сына с женитьбой.

Девушек знакомых у Алимардана всегда было достаточно, наверное, многие не отказались бы выйти за него замуж. Но каждый раз, когда Алимардан представлял себе, что вот это милое, симпатичное лицо он должен будет созерцать изо дня в день всю жизнь, ему становилось скучно. Однако он был влюбчив и не отказывал себе в удовольствии ухаживать за красивыми девушками.

Заболел он, собственно, тоже из-за девушки.

Два дня назад, в воскресенье, Алимардан со своим другом Анваром и еще тремя знакомыми парнями поехали на Ташкентское море. Неподалеку от них расположилась компания с текстильного комбината. Сначала текстильщицы старались петь погромче, чтобы перекричать соседей, после притихли и стали слушать, как поет Алимардан. Голубоглазая круглолицая хохлушка разглядывала его, пожалуй, внимательнее остальных; Алимардан, заметив это, замолчал и, улыбнувшись, хотел заговорить с ней. Однако девушка вдруг повернулась к нему полной спиной, обтянутой голубой вязаной кофтой, и громко начала объяснять подруге, что теперь мужчины стали нежные, как женщины: заливаются соловьем, распевают — это все прекрасно, но вот, например, урони она сейчас колечко в воду — хохлушка подняла руку с красным рубиновым перстнем, — и из присутствующих никто не решится нырнуть за ним: вода-то холодная, осенняя! Не то что в прежние, рыцарские времена!

Подначка была грубая, дешевая, но Алимардан сбросил рубаху, брюки и нырнул, почувствовав, как перехватило дыхание, как стиснули тело ледяные обручи воды. Вынырнул — услышал восторженный визг девчат и нырнул снова.

«Зачем же ты? — укоризненно выговаривал ему Анвар, когда он одевался, кое-как обтеревшись и выжав трусы. — Ты же знаешь себя: бронхит…»

Конечно, бронхит. На следующее же утро он проснулся со страшной температурой, и Анвар, забежавший перед работой, чтобы проведать его, ничего не сказал, только скорбно поджимал губы, когда поил горячим чаем и заставлял глотать надоевшие уже Алимардану за долгие зимы болезней таблетки всяких, все усложняющихся названий антибиотиков. Правда, пока жива была мать, она часто откладывала в сторону прописанные врачами таблетки, отпаивала его травами: мятой, душицей, эвкалиптовым листом, растирала растопленным нутряным бараньим салом с перцем. Но матери уже не было.