Уткур Хашимов - Дела земные

— Давайте мне, — я забрал тулуп у тетушки Мехри. — Если его не наденет Джахан, то надену я.

— Ладно, поехали, а то опоздаем! — сказал Джахангир и сел в машину.

— Погоди! — Тетушка Мехри протянула вперед обе руки, покрытые коричневыми пятнышками. Она приступила к молитве. Потом взглянула на меня: — Поручаю его вам, а вас — самому аллаху. Чтоб вернулись живыми-здоровыми. Чтоб ваша поездка, удалась. Чтобы все у вас было хорошо. Чтоб стали вы богатыми. Чтоб…

Джахангир завел мотор. Тетушка Мехри «закруглилась» с молитвой. Поднесла обе руки к лицу. Друг мой едва успел развернуть машину, как матушка Мехри крикнула:

— Погоди!

Джахангиру ничего не оставалось, как нажать на тормоз.

— Ну, что там еще, мама? — недовольно спросил он, открывая дверцу.

Она подбежала, задыхаясь. Что-то начала искать в кармане жилета.

— Что вы там ищете? — Джахангир уже сердился.

— Погоди, сынок. — Тетушка Мехри вытащила наконец из кармана кусок ваты. — На, — сказала она, протягивая его сыну, — сунь в ухо. Не забывай, как у тебя болят уши, едва простудишь.

— Этого еще не хватало! — Джахангир все-таки взял вату и бросил рядом с собой на сиденье. — Ну, до свидания! Счастливо оставаться!

— Нет, ты сейчас же воткни вату в ухо, не то забудешь!

— Ох! — Джахангир оторвал кусочек ваты и воткнул в ухо. Снова включил мотор, и мы поехали. Оба молчали с минуту. Друг, не отрывая глаз от дороги, сказал: — Что старый, что малый. Верно, оказывается, говорят.

Я промолчал. Что я мог ответить? Отчего те слова, которые сказала мать, не сказали ни жена, ни дети, ни кто-нибудь другой? Ведь только у матери может так болеть о тебе душа. Можно было сказать ему и другое: «Понимаешь ли ты, как я завидую тебе?»

В ту ночь мне опять приснилась мать. Будто она ходила за мной с куском ваты в руках…

Возле ворот нашего дома есть скамейка, поверхность которой уже стала гладкой от долгого служения людям. Каждый день, возвращаясь с работы, гляжу я на нее. Раньше здесь, у этой скамейки, бывало так оживленно.

Помнится: рано утром, спозаранку, мать широко открывает ворота. Она всегда говорила: если открыть ворота рано утром, то в дом непременно войдет ангел доброты. Я еще сплю, а во дворе уже начинаются разговоры.

— Здравствуйте, тетушка Пошша.!

— Здравствуй, родной, здравствуй!

— Сын-то пишет?

— Да вот уже две недели, как нет от него ничего. Всякие мысли лезут в голову.

— Скоро вернется. Вот увидите! Сейчас уже многие возвращаются из армии.

В субботу и воскресенье стоит мне сесть за работу, как шум за окном усиливается. Скамейка та как раз под моим окном. Добрая половина детей нашего квартала слетается сюда, садится в ряд, как птенцы ласточки на проводах. Посреди детворы восседает мать.

— Мама Пошша, дайте конфетку!

— Мама Пошша, и мне! Не такую, а в блестящей бумажке!

И в это время, как правило, появляется тощий, как коза, осел с обвислыми от старости ушами. Он тянет за собой миниатюрную арбу, которая страшно скрипит. Арба останавливается, словно поезд по расписанию, у самого моего окна. Смуглый старик, который и зимой и летом ходит в ичигах с кавушами и шапке-ушанке, слезает с арбы и с возгласом «Бисмилло» принимается орать во всю глотку:

— Приехала шара-бара-аа! Подходите, подходи-и-те!

Всегда удивляюсь, откуда у этого тщедушного старичка такой могучий голос.

Старик складывает-ладони рупором и кричит. От его крика дрожат даже оконные стекла.

— Подходите! Подходите! Есть красивые, золотом расшитые мячики!

В промежутке между криками он еще успевает поздороваться с матерью.

— Ну как, сестра Пошша, здоровье-то?

— Спасибо! — отвечает мать. — А когда приедет ваш младший?

Младший сын старика учится в аспирантуре в Москве.

— Тилиграм уже была. Приедет двадцатого. Я уже купил барана. На Коктеракском базаре. Приедет сын, зарежу в его честь. — Он еще раз складывает ладони рупором и кричит: — Эй, подходите все, есть шара-бара-а-а-а!

Опять дрожат стекла. Мать со стайкой загорелых детишек входит во двор. Крик, шум.

— Мама, давайте бутылку!

— И мне, и мне!

— Мама Пошша! Дайте десять копеек. Куплю свирель.

— И мне тоже.

Старик торгует под окном с полчаса. Кому жвачку предлагает, кому погремушку. А кому-то и мячик на резинке. Бьешь по нему ладонью, отбрасываешь его подальше от себя, в сторону, а он все равно возвращается в прежнее положение. А старый осел стоит себе спокойно, отдыхает, почти что спит стоя.

Вы думаете, с уходом старика шум прекращается? Как бы не так! Наоборот, возрастает.

— Нилу, чтоб тебе пусто было! Ты же отнесла бутылку вместе с маслом!

— Эй, Алиш! Что ты наделал? Вот отец задаст тебе. Покажет он тебе свирель! Подумать только — вылил водку и отнес бутылку. Только попадись мне, уши надеру!

Мать утешает провинившегося.

— Не говорите так, невестка! Ведь они же дети! Им все нипочем. Каждый ребенок сам себе царь. Ничего не случится, если муж ваш один день не попробует эту проклятую водку!

А весной, когда расцветают вишни, под окном не стихает до полуночи. То и дело раздаются шепот, хихиканье. Все это мне надоело. И решил я распилить скамейку пополам. Взял в руки ножовку и вышел на улицу. Мать сидела на скамейке, как всегда, в окружении детворы.

— Что случилось? — спросила она удивленно, глядя на ножовку.

— Хватит! — буркнул я. — Невозможно отдохнуть. От вашего шума и гама болит голова.

Ребятишки и девчонки, косички которых торчали мышиными хвостиками, с мольбой взглянули не на меня, а на мать.

— Человек жив человеком, сын мой, — сказала она. — Детям здесь хорошо, разве ты не видишь?!

В одно из воскресений у ворот нашего дома было особенно шумно. На этот раз собрались не дети, а женщины. По отдельным восхищенным возгласам я понял, что пришла Хури-сатанг, франтиха и модница.

Хури-сатанг молодая красивая женщина. Во рту полно золотых зубов, это ее немного портит. Личная жизнь у бедняги не сложилась. Вышла она замуж за тихого монтера, который угождал всей махалле, устанавливая на свадьбах во дворах людей лампы мощностью в киловатт. Прошло всего пять месяцев, а Хури уже родила ему двух очаровательных девочек-близняшек. Злые языки поговаривали, что Хури случайно скушала абрикос вместе с косточкой. Потому, мол, у нее так и получилось. Монтер, хотя был тихим и скромным, все же оказался человеком с достоинством. Бросив все, и дом и имущество, уехал куда глаза глядят.

Худая, как колосок, Хури, после того как ее бросил муж, располнела. Она любила повторять: «Вот не померла же без мужа, а совсем наоборот». При виде ее сумки загораются глаза у всех женщин, Действительно, это не сумка, а настоящий клад. В ней можно найти все: от хрустальной вазы до мохеровой кофты, от модных туфель на высоких каблуках до атласной, самой модной материи.