Уткур Хашимов - Дела земные

— Ну, хорошо, даже если вы брали у нее деньги, — сказал я тихо, — стоит ли об этом вспоминать?

— Стоит, — произнес Абдужаббар, — она дала их в долг не совсем обычным образом.

— А как?

— Хорошо, расскажу все по порядку, — буркнул Абдужаббар, смотря куда-то в сторону, будто я ему был неприятен. — А было вот так. В тот день, когда я крыл крышу кровельным железом, у нашего соседа играли свадьбу. Ну, там я и набрался как следует. Утром встал, башка трещит. Не различаю, где дверь, где окно. Вдобавок ко всему жена ворчит. Вы ведь знаете, какие они, женщины. — Ища сочувствия, он взглянул мне в лицо. — Если вовремя приносишь зарплату и хорошо одеваешь их — ты хороший. А чуть что не так, пиши пропало. Так вот, чувствую, что назревает гроза. И удрал на улицу. Только по дороге обнаружил, что жена, будь она неладна, «очистила» мои карманы! Пришел сюда, вижу, вас нет. Пожаловался матушке Пошше, так, мол, и так, чувствую себя прескверно, нужно опохмелиться. А она и слушать не желает. Я стал ее уговаривать: «Матушка Пошша, милая! Ежели я сейчас не выпью, то помру, и вас всю жизнь будет мучить совесть. Мне нужно-то всего пять рублей». Где там! Отругала меня. «Не хочу, говорит, брать на себя грех, давая тебе деньги на водку. Лучше я тебе приготовлю вкусную маставу [71] Мастава — рисовый суп с рубленым мясом, заправленный кислым молоком. . А я еле держусь на ногах. Хватаюсь руками за голову. А она смотрит на меня жалостливым взглядом. Чувствую, что ей жаль меня. Но все равно не уступает. Вижу, ничего у меня не получится. Кое-как залез на крышу и начал работать. Вдруг слышу, зовет меня. Мастава, оказывается, готова. А на кой черт мне эта мастава! Лучше сто граммов «беленькой», чем сто тарелок маставы. Долго звала она меня. Спустился я и вижу: под лестницей лежит скомканная пятирублевка. Она, как огонь, так и вспыхнула перед глазами. Поднял я ее, а руки у самого дрожат.

— Чьи деньги? — громко спросил я.

Матушка Пошша наливала маставу в тарелку. Я подбежал к ней.

— Деньги ваши? — опять громко спрашиваю я.

Она вдруг рассердилась.

— Коль ты нашел их, стало быть, твои. Чего орешь?

Абдужаббар помолчал. Уставился глазами в одну точку. В глазах его я увидел несвойственную ему тоску.

— Потом еще раз, когда я «заболел», матушка Пошша так же «потеряла» пятерку, — тихо сказал он. — А я «нашел» ее.

Наступило долгое молчание. Абдужаббар по-прежнему глядел в одну точку. Лицо его было хмурым.

— Вот и получилось, что задолжал я ей десять рублей, — сказал он, подвигая деньги ко мне поближе.

— Оставьте их себе, — сказал я искренне.

— Не возьмете, обижусь до гроба, — Абдужаббар резко направился к выходу. Остановившись на пороге, обернулся: — Как-то раз я пошел к ней на кладбище, но вернулся назад от кладбищенских ворот, — сказал он дрогнувшим голосом. — Совесть не позволила. Был я выпивши. — Он на минуту уставился глазами в пол, потом добавил: — А сегодня четверг [72] У мусульман четверг является священным днем, в этот день родственники и близкие идут на кладбище почтить память умерших. , сегодня пойду схожу к ней. Уже три дня как ни капли не брал в рот. — И, не дожидаясь моего ответа, вышел, хлопнув дверью.

Говорят, что самое лучшее лекарство от горя — это время. Не знаю, может быть, для других так оно и есть. А для меня… Иногда мне кажется, что я уже пережил свое горе, но достаточно малейшего толчка, чтобы оно вновь заставило меня страдать. В бессонные ночи мне слышится голос матери. Она успокаивает меня: «Не надо печалиться, мальчик мой. Все пройдет… Главное для меня — твое здоровье, твое счастье».

Есть у меня друг Джахангир. Хороший, близкий друг. Отличительная его черта — он постоянно в разъездах. Сегодня в Ташкенте, а завтра уже в Самарканде. Жена у него женщина тихая, неразговорчивая. Спрашиваешь: «А где Джахангир?» — отвечает: «Не знаю, кажется, в командировке в Таджикистане. Приедет на следующей неделе». А на следующей неделе он уже оказывается где-нибудь в Туркмении.

Недавно он заехал ко мне домой.

— А ну, — сказал он, как всегда второпях, — собирайся! Едем в Джизак.

Я придумал тысячу предлогов, чтобы отказаться. Но он и слушать не стал. Потащил к себе домой. У ворот его дома стоял новенький «Москвич», еще блестевший лаком. А рядом с машиной застыла мать Джахангира — тетушка Мехри. Что-то в ней было от моей матери. Такой же наклон головы, когда она смотрит на собеседника, немножко грустные глаза, седые волосы, выбивающиеся из-под темного платка. Такой же длинный черный бархатный жилет носила и моя мать.

Тетушка Мехри очень довольна сыном. Когда она стала слепнуть, Джахангир повез ее к знаменитому доктору Мухамаджану на операцию. Тетушка Мехри при всяком удобном случае читает молитвы в честь сына. И не устает повторять: «Это мой Джахангир открыл снова мои глаза. Благодаря ему я снова увидела белый свет».

Она обрадовалась мне. Поцеловала в лоб.

— Твоему другу, — указала она на Джахангира, — опять не сидится на месте. Как огонь. Только вчера приехал, а сегодня опять уезжает.

Я промолчал, ибо сам хорошо знал повадки друга. Джахангир, открыв капот, копался в моторе.

— Будьте осторожны в пути, — тетушка Мехри умоляюще посмотрела на нас своими мутными глазами.

— Не беспокойтесь, — успокоил я ее.

— А? Что вы сказали?

— Не беспокойтесь! — очень громко сказал я, зная, что тетушка Мехри плохо слышит. — Послезавтра вернемся.

Тетушка Мехри подошла к Джахангиру, все еще копавшемуся в моторе.

— Джахан, — тихо сказала она, — будь осторожен, когда поедете через горы.

Джахангир взглянул на мать через плечо.

— По дороге на Джизак никаких гор нет.

— Я беспокоюсь оттого, что вам придется ехать в горах, — стояла на своем старушка. — Не гони машину. Не надо торопиться, сын мой.

— Я же объясняю вам, что нет там никаких гор. — Джахан выпрямился во весь рост. — Не бойтесь, мама, мы и близко не подъедем к горам. Мы их объедем.

Тетушка Мехри на минуту задумалась. Ответы сына не успокоили ее. Она приблизилась ко мне.

— Вы уж присмотрите за ним, душа моя, — сказала она. — Скажите ему, чтоб ехал помедленнее, с остановками. Пусть побольше отдыхает.

— Ладно, я присмотрю за ним. Будем ехать медленно, с остановками.

Тетушка Мехри постояла еще с минуту и зашла во двор. Вернулась она через некоторое время с каким-то предметом под мышкой. Похоже, это была овчина.

Так и есть, тулуп. Джахангир недовольно поморщился:

— И так ведь тепло. Что я с ним буду делать?

— Что?

— Тепло, говорю. Что мне с ним делать?

— Оденешь, если вдруг замерзнешь.

То, как друг сердился на мать, а она стояла с тулупом под мышкой, вызывало одновременно и улыбку и грусть.