Уткур Хашимов - Дела земные

— Ах, дорогие! — радостно воскликнула мать, словно перед ней очутились старые знакомые. — Добро пожаловать!

По обычаю они здоровались, обнимаясь и поглаживая друг друга по плечу. Как мне показалось, молодка в шелковом платке даже принюхивалась к волосам матери. Мать услужливо взяла в руки паранджу коротышки и радушно пригласила гостей в дом. Та, что была в атласном платье, сразу шмыгнула на кухню [67] Сваты обычно заходят на кухню, чтобы узнать, насколько чистоплотна будущая невеста. . Оттуда вышла с довольным лицом.

Я проскользнул в комнату вместе со всеми, словно для того, чтобы положить перочинный нож брата на место. Мать резво стелила курпачи вокруг низенького столика. С ниши в стене она взяла поднос. Что было на подносе, я помню точно: сушеный урюк, чищеные орехи, плоды джиды, шесть лепешек из кукурузной муки, в тарелочке — мелко наколотый сахар. Хоть сахар и был для нас, детей, великим соблазном и вечным искушением, мы не трогали его, так как знали, что мать бережет его для неожиданных гостей. Гости прочитали молитву. Мать налила в пиалы чай и протянула им.

— Вот, дорогая, — начала гостья в атласном платье, после того как женщины вдоволь порасспрашивали друг друга о житье-бытье, о здоровье, о детях. — Если судьбе будет угодно, то мы станем родственниками. Мы пришли с надеждой породниться и готовы подметать ваш двор [68] Традиционная фраза сватов, выражающая их покорность и смирение. .

Мать молчала.

— Угощайтесь, пожалуйста, — сказал она наконец, кивая на яства.

— Мы слышали, дорогая, — вступила в разговор коротышка, — что вы из высокого рода. Когда взрослеют дети, родители хотят исполнить свой долг перед ними [69] Женить или выдать замуж своих детей. . Мой сын неплохой парень, спокойный, вежливый. Учитель.

Она повернула голову в сторону своей товарки, словно прося ее подтвердить сказанное, и серебряные монеты в волосах ее слабо звякнули.

— Да, уважаемая, вы не прогадаете, — поддержала разговор молодка в атласном платье и, как бы невзначай выставляя напоказ увесистые золотые браслеты на руках, стала развязывать узелки.

— Не утруждайте себя зря, дорогая, — сказала мать, осторожно беря ее за руки. — Даст бог, мы еще походим друг к дружке.

Мать ни словом, ни жестом не позволила себе обидеть свах, но разломить лепешки, которые они принесли с собой, не разрешила. Ведь разломить лепешку — значит дать согласие на свадьбу.

— А вы порасспросите о нас, — сказала коротышка. — Мы живем на Каане. Дом Адылходжи любой знает. Большие ворота перед гузаром. Мы живем рядом с горбатым Махмудом.

— Она — мать вашего будущего зятя! — пояснила, улыбаясь, гостья в атласном платье! — Если спросите, где дом мастерицы Муборак, каждый покажет. Только у нее швейная машина «Зингер».

Меня совершенно не интересовали все эти Адылходжа, Махмуд-горбатый, ни мастерица Муборак, я во все глаза смотрел на сахар. Чтобы обнаружить свое присутствие, я уронил на пол перочинный ножик. Мать бросила на меня быстрый взгляд, прикусила нижнюю губу и незаметно покачала головой, мол, выйди из комнаты, постыдись гостей. Потеряв всякую надежду на сахар, я был вынужден удалиться. Через полчаса сваты ушли. Собака, видно, затаила на них обиду и, несмотря на грозные окрики матери, долго «провожала» гостей.

Через три дня сваты пришли снова. Та же коротышка в парандже, у которой позвякивали в волосах серебряные монеты, и ее спутница. В этот раз на ней было платье из шелка, который почему-то называли «вороньим пером», а на шее красовался отборный жемчуг. Сестра на кухне возилась с обедом, увидев в воротах гостей, она дала стрекача в огород. На этот раз гости задержались подольше. Мать угостила их рисовым супом. После ужина, когда сестра убрала со стола посуду и понесла ее мыть на кухню, мать поведала отцу, что сегодня снова приходили свахи.

— Мне кажется, они неплохие люди, из хорошего рода. Сын у них учитель. Они не требуют приданого полностью, что есть, сказали, то есть. Можно сыграть свадьбу и так.

Отец долго молчал.

— Надо порасспросить людей, — наконец произнес он. — Замужество — не шутка, это на всю жизнь. И потом узнай, как относится к этому твоя дочь.

Разговор прервался. Отец, надев ватную телогрейку, отправился в ночную смену. Мы, ребятня, сразу оживились и стали играть в разные игры; так разыгрались, что даже поссорились. Спать в этот вечер легли позже обычного. И очень долго я не мог уснуть. Вдруг блеснула молния, затем громыхнул гром. Начался ливень.

— Проклятье! — проворчала мать, вставая с постели. — Потолок протекает.

Мать и сестра стали расставлять на полу ведра и тазы. Хоть я и лежал с закрытыми глазами, но знал, куда падают капли с потолка: в тот угол, где стоит сундук, и рядом с порогом.

Мать и сестра снова легли в постель. Сестра спит у окна, а мать рядом с младшим братишкой. Я лежу и вслушиваюсь в звон падающих капель: кап-чик-тик… Кап-чик-тик… Кап-чик-тик… — словно часики тикают. Только звук иной: кап-чик-тик.

Только стал засыпать, услышал, как тяжко вздохнула сестра, и сон пропал.

— Мама, ну что они все ходят к нам?

— Сваты-то? — спросила мать. — А как же, и должны ходить. Дом, где живет девушка, что базар. И шах сюда приходит, и нищий. Обижать человека, который с надеждой входит в дом, — грех.

Видно, сон пропал и у матери, и она заговорила довольно громким шепотом:

— В давние времена жил один праведник. У него была единственная дочь, такая красивая, хоть с луной ее сравни, хоть с солнышком. Однажды, к ним пришли сваты сразу от трех юношей. Праведник, чтобы не обижать никого, дал согласие всем троим. Затем, не зная, как благополучно выпутаться из этой истории, обратился он с молитвой к богу. «Дочка у меня одна, а я обнадежил троих юношей, помоги», — взывал он к богу в слезах. Сжалился всевышний и превратил в прекрасных дев корову и козу праведника, и теперь невест стало трое, и были они похожи друг на друга как две капли воды. Трое юношей после пышной свадьбы увезли своих трех невест в разные края. Тогда праведник снова взмолился богу. Он говорил, что не знает, которая из них его дочь. И раздался глас с небес: та, что будет радушно встречать тебя в своем доме, почитать мужа, свекра и свекровь — твоя дочь. Та, у которой все валится из рук, неряха-растеряха — это твоя корова. Та, которая никого не уважает и у которой язык длинный — это твоя коза. Вот отсюда и пошли разные жены. Одни умные, ласковые, нежные, проворные в домашних делах, другие — грязнули, третьи — языкатые и скандальные…

— Как Келинойи? — невольно вырвалось у меня.

Это было так неожиданно, что мать оборвала себя на слове. Затем сестра и мать звонко рассмеялись.

— Ах ты, негодник, ты еще не спишь?! — сказала сестра, вскакивая с постели. Она прошла возле ниши в стене, где тускло горела керосиновая лампа, подошла ко мне, обняла и расцеловала. А я-то боялся, что она рассердится.