Уткур Хашимов - Дела земные

Икбол-хола несколько раз спрашивала его, когда же он приведет к ней в дом ту девушку, которую выбрал. Анвар сначала зло отмалчивался, делая вид, что не слышит вопроса, потом сказал, что эта девушка ему разонравилась. Тогда Икбол-хола стала расхваливать ему дочь ее двоюродной сестры по имени Этибор. Первое время, слыша это, Анвар усмехался, затем назойливость матери стала его злить. Сегодня утром, когда мать снова завела разговор про обладающую всеми достоинствами Этибор, Анвар сорвался, крикнул, что он и слышать про нее не хочет, что женщины ему вообще опротивели, что он никогда ни на ком не женится. Мать, обидевшись, заплакала, а Анвар ушел на работу без завтрака, чувствуя себя виноватым.

Вот и сейчас, идя по коридору студии, он вспоминал свою утреннюю размолвку с матерью, и раскаяние грызло его. Бедная мама, так много настрадавшаяся в жизни, так сильно его любившая! Разве она виновата, что хочет видеть своего мальчика женатым, солидным, счастливым… Хочет понянчить внуков и разделить с молодой невесткой домашние дела?… Нет, впредь он станет сдерживаться!

Он уже было открыл дверь своей музыкальной редакции, как сзади его окликнули. Вздрогнув, он обернулся и увидел Алимардана, стоявшего возле зеркала. Одет он был в праздничный черный костюм (наверное, в тот самый, в котором был на свадьбе!), в углу рта дымила сигарета. Анвар хотел было уйти, не отвечая, но вдруг какое-то чувство болезненного любопытства к человеку, обездолившему его, взяло верх. Невольно он сделал несколько шагов навстречу Алимардану.

— Чего тебе? — спросил он, не здороваясь.

Алимардан, усмехнувшись, протянул руку.

— Ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон! — сказал он, как-то сыто хохотнув. — Брось, дружище, сердиться!..

— У тебя ко мне дело? — не беря руки, спросил Анвар, чувствуя, как дрожат пальцы, державшие сценарий сегодняшней передачи, сложил бумагу вчетверо и сунул в карман. Заложил руки за спину.

— Да нет… — протянул Алимардан. — Я хотел тебя пригласить пообедать… Ты когда женишься?

Анвар дернулся, как от удара, густо покраснел.

— Тебе-то что?

— Хотел услугу тебе на свадьбе оказать. Из дружбы.

Анвар помолчал, стиснув зубы, потом сказал — и тут же пожалел об этом: не по-мужски собирать и передавать сплетни.

— Да нет, спасибо. Я не могу тебе платить двести рублей. Так что ты уж пой для тех, кто платит.

Алимардан перестал улыбаться и вдруг насторожился, оглянулся по сторонам.

— Что? Хочешь донести?

Такая мысль в голову Анвару прийти не могла, но ему вдруг стало спокойно оттого, что он хоть чем-то уязвил этого себялюбца. И оттого, что тот оказался мелким вдруг… Этого Анвар не ожидал.

— Да нет, — сказал он и отвернулся. — Я ведь не такой подлец, как ты… Не дрожи, я никому не скажу!..

Повернувшись он пошел к себе. Сзади копилось тяжелое молчание, потом Алимардан выкрикнул:

— Да говори, мне наплевать! Меня теперь вся республика знает, вы тут у меня в ногах еще наваляетесь!.. И потом я устроился на работу в эстрадный театр, надо мною не капает!

Анвар не обернулся, ничего не ответил, эта бабья перепалка была недостойна уважающего себя мужчины.

Алимардан сошел с трамвая и направился в сторону театра эстрады легкими, бодрыми шагами. Хотя внутри у него скребло после дурацкого разговора с Анваром, тем не менее он убеждал себя, что все хорошо, все прекрасно, неприятное утрясется, а приятное впереди и близко: его первый настоящий концерт сегодня, когда он будет петь, глядя не в аппараты, а в глаза зрителей.

Он подошел к афише, объявляющей о сегодняшнем концерте. Его имя было набрано мелкими буквами в самом низу после всех артистов. Алимардан сплюнул, пожал плечами и, презрительно усмехнувшись, пошел к артистическому входу в театр.

Здесь не было той роскоши, что на телестудии. Лестница, ведущая наверх к артистическим уборным, была цементной, грубой, ничем не закрытой. Коридоры тесными, темными, стены выкрашенные масляной краской, покрыты влажными испарениями. Было холодно. Где-то звенел бубен, играло пианино. «Уже репетируют!» — подумал Алимардан и, подойдя к двери уборной, где он раздевался вместе еще с двумя артистами, наткнулся на толстого высокого человека.

— Зуфар Хадиевич! — дрогнувшим от неожиданности голосом произнес Алимардан. — Здравствуйте…

Зуфар Хадиевич, художественный руководитель театра эстрады, не отвечая на приветствие, постоял, тяжело дыша, будто он только что взбежал по лестнице, потом резко бросил:

— Зайди ко мне!

Повернулся и пошел по коридору. Алимардан униженно последовал за ним, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой. Открыв дверь кабинета, Зуфар Хадиевич сел в кресло, закурил. Седые, подстриженные ежиком волосы мягко светились в сиянии хрустальной люстры, лицо было рассерженным. Алимардан стоял у дверей, не зная, что сказать. Руководитель театра был человеком всесильным, в его руках были поездки артистов по стране и за рубежом, он создавал имена и сокрушал их. Спорить с ним не следовало.

— Ты что же, дорогой, — сказал, наконец, Зуфар Хадиевич, брезгливо отстранив ладонью клубы дыма, — опаздываешь на репетицию, а?..

Алимардан молчал, понимая: что бы он ни сказал сейчас, все не понравится вопрошавшему.

— Так не годится начинать артистическую карьеру! — Зуфар Хадиевич снова подымил сигаретой, разогнал ладонью дым, закашлялся. — У меня на тебя большие планы на летние гастроли. Поездишь по республике, а там, может, за рубеж… Но учти, что талант — это не только голос, но еще и дисциплина!

Алимардан, все так же молчал, держа в руках каракулевую папаху, Зуфар Хадиевич, приняв его молчание за раскаяние и смирение, благодушно махнул рукой:

— Иди гримируйся! Он любил молодых.

Когда Алимардан вышел из гримировочной и пришел за кулисы, концерт был в разгаре, сюда доносились жаркое дыхание и шум зала. Прошло несколько номеров, Алимардан терпеливо ждал своей очереди. Наконец девушка, ведущая концерт, подошла к нему и прошептала на ухо: «Ваш выход!» И, не ожидая, пока он соберется с духом, стуча каблучками, проследовала на сцену:

— Выступает молодой артист Алимардан Тураев!

Путаясь в занавесях, Алимардан заторопился следом, вышел на сцену, чувствуя себя так, будто он летел в пропасть. Грохот аплодисментов оглушил его, слишком яркий свет рампы ослепил. Чуть усмехнувшись, девушка указала ему рукой на середину сцены и ушла.

Алимардан подошел к микрофону, поправил его, собираясь с духом, а зал все рукоплескал. Сердце Алимардана гулко билось, но он уже взял себя в руки, улыбнулся, поклонился и поднял тар. Привычный жест этот успокоил его, словно бы дал опору. Зал затих, он запел. Это была новая песня, и Алимардан почти физически чувствовал, что слова ее и мелодия словно бы соединяют его с залом нитями приязни, любви, от этого он пел еще лучше, свободнее.