Николай Волокитин - Демидов кедр

Шлыков после баньки пил чай с вареньем из жимолости.

Раздетый до пояса, с накинутым на плечи полотенцем, сидел за столом и, помешивая ложечкой в кружке, швыркал из нее на всю избу. Скуластое лицо и тощая шея его были в обильном поту, который Шлыков изредка смахивал полотенцем.

Вид у него был размягченный и благодушный.

— А, Леня! — воскликнул. — Здорово еще раз. Садись, выпей чайку. Не хочешь? Тогда поведай, какая нужда ко мне привела. Чего уж греха таить — не больно часто ты жалуешь меня своим посещением. С другими дружбу заводишь…

Последние слова Шлыкова Леонид как-то пропустил мимо ушей. Подсел к столу и, волнуясь, стал рассказывать о встрече с Гавриковым, о просьбе его.

— Ну! — Шлыков даже полотенце откинул в сторону, вскочил с табуретки. — Неужто Гаврикова прошибло? Вот это да! — По привычке заходил взад-вперед по избе, всхохотнул, отчего кадык дернулся поплавком. — Не ожидал! Ей-богу, такого не ожидал! Значит — «Поговори со Шлыковым за меня»? Так-то! Так-то, друг дорогой! — радовался неизвестно чему. — Ну что же? Шлыков человек не гордый. Шлыков отходчивый, ежели к нему по-хорошему, по-людски, а не по-свински. Но только, Леня, с маху такие дела не делаются. Я ему сперва оттяжечку дам. Этак недельки на три, на месяцок. Пусть подумает чуток, пусть помается без бульдозера. Может, поймет, что к чему.

— Да он и так, кажется, понял, — заступился за Гаврикова Леонид.

— Пусть доскональней поймет! — пристукнул Шлыков кулаком по столу. — Вот! И газетку повторную ты не снимай. Тоже пусть повисит.

— Пусть повисит, — согласился Леонид и поднялся.

— Подожди. — Шлыков взял его за пуговицу фуфайки. — Торопишься, что ли?

— Ага. Завтра на работу в первую смену. А что?

— Да поговорить с тобой собираюсь, и все никак не выходит.

— О чем?

— О деле одном.

Шлыков усмехнулся. Как-то криво усмехнулся, с этакой хитрецой. Вроде Леонид напроказил, а он его изловил.

— Так давайте поговорим.

— Да это не к спеху. Как-нибудь позже. Иди, — Шлыков подтолкнул Леонида. — Иди, Леня, иди.

Леонид выходил за двери с оглядкой.

Странно. Что это за разговор еще предстоит? И что означает шлыковская усмешка? А впрочем, к чему гадать? Не захотел сейчас говорить, значит, не так уж все важно. Подойдет время — все выяснится само по себе. А грехов за собой Леонид пока не чувствует никаких.

Он прихлопнул калитку и заторопился домой — после бани Васька затеял стирку, надо было помочь, а потом кое-что починить, приготовиться к завтрашней смене.

В компрессорной было холодно.

Подживлять в печке огонь не хотелось, а тарахтящий компрессор тепла не давал.

— Что будем делать? — в третий раз спросил лебедчик Макаров.

— А что делать? — Пашка Семенов вскочил с лавки, пнул подвернувшееся под ноги ведро, которым набирали из бочки солярку; ведро загремело, заглушая компрессор. — Собирайтесь и идите домой.

— Так негоже домой-то. — Макаров тоже поднялся, неуклюже прошелся по землянухе в своих здоровенных пимах с резиновыми галошами и длинном, ниже коленей, в талию, полушубке, нахмурился. Лицо его обветренно, грубо, какое-то квадратное, как у пирата на книжных картинках, но темные маленькие глаза смотрят по-доброму, мягко. — Негоже, говорю… Как думаешь, Леонид?

— Уходить нельзя, — посмотрел на него Леонид исподлобья. — Надо ждать.

— Да сколько можно ждать? — горячился Пашка. — Пятидневку, неделю? Ух и гад же этот Хахалинов! Всю душу, как ржавчина, съел.

— Со всеми может случиться такое, — промолвил Макаров.

— Со всеми, но только не каждый так себя поведет…

Часа полтора назад, когда они шли на шахты, Хахалинов стал отставать. Мужики спросили: что с ним, ногу, может, натер?

— Какой хрен ногу! — огрызнулся Хахалинов. — В поясницу с утра стреляет, шагнуть не могу.

— Что же ты не сказал на планерке, замену не попросил? — прикрикнул на него Пашка Семенов.

— Хы, замену! — скривился Хахалинов. — Я месяц мунтулил, мунтулил, а прогрессивку тебе да Макарову? Шишеньки вот! И не ори на меня, я догоню.

В шахте Хахалинову стало хуже, едва выбрался на поверхность. Отлежавшись чуток в компрессорной, объявил:

— Нет, мужики, сегодня я не работник. Пойду.

— Проводить? — вызвался Леонид.

— Не девка. Сам по себе дойду.

— Тогда скажи Драчу, чтобы подослал кого-нибудь срочно.

— Скажу, коль увижу.

— Ни черта он не сказал и не скажет! — не унимался Пашка Семенов. — Так и знай, подался сразу в барак. Ему это на руку, чтобы мы простояли. Иначе может задушиться, когда узнает, что причитается меньше нас.

— Не говори так о человеке по-за глаза, — осадил Пашку Макаров.

— А что, неправда? Если бы сказал, давно бы кто-то пришел.

— А может, Драча нету ни в конторе, ни дома. Его другой раз с собаками не найдешь.

— Так что же делать тогда?

— Вот что! — Леонид все это время сидел, почти не вмешиваясь в разговор. Надеялся: замена придет. Но последние слова Пашки и Макарова враз убили эту надежду. В самом деле: Хахалинов может не встретить Драча, не сумеет предупредить. Да если и предупредит — надежда невелика. Планерка-то давным-давно кончилась, а после планерки Драч полдня будет бегать по поселку, чтобы найти человека. Разве он забыл, как самого его Драч определял на работу? Значит, надо что-то придумывать. Здесь, на месте. Уйти домой проще. Никто за это не повинит. Но после тот же Хахалинов проходу не даст: что, дорогие мои, случилась со мной оказия, и вы ни тпру и ни ну? Так-то! А потом и Макарова неудобно. Вон как внимательно глядит из-под лохматых бровей: давай, мол, соображай. Я чего? Я простой работяга, а тебя чему-то учили… Учили! — Вот что! — повторил Леонид. — Давайте испробуем такой вариант. Ты, Павел, можешь оставить компрессор, чтобы посидеть на сигнале?

— Как это? — вскинулся Пашка. — Компрессор — машина. За ней следить надо. У-меня в правом забое бурильщики бурят. Вдруг что случится — с меня спрос, не с тебя.

— Ладно! — лицо Леонида сделалось жестким. — Тогда я один попытаюсь.

Макаров все понял, засомневался.

— А получится ли, мил человек? У нас и опытные скреперисты редко в одиночку работают. Уж по самой-самой великой нужде…

— А сейчас что, не нужда?

— Да какая нужда? Во вторую смену можно, коли чего.

— Ладно. Испыток — не убыток, — упрямо встал на своем Леонид. Его теперь ничем нельзя было сдержать. — Идемте.

— Идемте.

В шахте после дневного солнца и сахарно-белого снега — серая сутемень. Электрическая лампочка над лебедкой кажется обыкновенной коптилкой. Вторая, что в забое, мигает едва заметной точечкой-звездочкой, как из бездонной холодной Галактики.

Все вокруг сливается в какую-то грязно-серую массу. Очертания предметов расплывчаты, нереальны.