Николай Волокитин - Демидов кедр

Три месяца спустя, после приезда из Магадана, он был назначен на Боковой…

Однажды они вместе с Леонидом возвращались из клуба, куда раз в неделю привозили кино. Василия в Боковом не было — уже несколько дней с Федотовым находился в Веселом, на семинаре бурильщиков, и без друга в своей промерзлой халупе Леонид откровенно скучал. Более того, ему просто не хотелось туда идти.

Терехин, видимо, догадывался о состоянии Леонида, потому что как-то уж слишком нарочито беспечно спросил:

— Чем сейчас намерены заниматься, Леонид Григорьевич?

Леонид пожал плечами:

— Н-не знаю.

— А может быть, заглянем ко мне? Чайку согреем, поговорим. Как-никак вдвоем веселее. Не против?

Леонид был не против и вслед за Терехиным свернул в какой-то узкий, в сугробах, проулочек.

Изба, в которой жил сменный мастер, снаружи как капля воды походила на их с Василием «хоромы».

Та же приплюснутость крыши, та же облупившаяся штукатурка, те же крохотные сенцы, сбитые бог весть из чего: были тут и расколотые надвое жердочки, и куски потрескавшейся фанеры, и досточки от разобранных тарных ящиков из-под масла.

Не отличалась она ничем особенным и изнутри. Разве только самодельной этажеркой, наглухо забитой книгами, небольшим верстаком с крохотными тисочками да ворохом каких-то деталей, проводов, гаек, замысловатых, полуразобранных узлов и конструкций в углу.

— Вы, оказывается, еще и конструированием занимаетесь? — спросил Леонид, внимательно разглядывая все это техническое богатство.

— Что? — не понял Терехин, разливая густо заваренный чай по поллитровым банкам из-под повидла. — А-а-а! — догадался. — Вы насчет этой техники? — показал на угол. — Это не я. Это многоуважаемый Павел Семенов. В бараке места нет, так он у меня организовал мастерскую. Недавно вон тот приемник, — кивнул на подоконник, где стоял покрытый лаком ящичек с какими-то рукоятками, стеклышками, проводочками, — по собственной схеме собрал. Сейчас счетчик для определения количества взрывов при массовой отпалке изобретает. Головастый мужик! — похвалил.

С Пашкой Семеновым у Леонида давно установились приятельские отношения. Он знал, что парень приехал на Колыму по комсомольской путевке из Подмосковья, учится заочно на отделении механизации Магаданского горного техникума, но вот о том, что он любитель конструировать, услышал впервые. Или Пашка скрывал, или в разговоре у них просто не доходило до этого. «Скорее всего, последнее, — решил Леонид. — Чего тут скрывать-то?»

Было любопытно, как эти люди подружились друг с другом. Хотя Леонид еще раньше заметил, что у Терехина какая-то тяга именно к молодежи. Видимо, до сих пор сохранилась студенческая закваска.

После чая включили приемник, послушали последние известия. Потом Терехин переключился на другую волну, и в комнату водопадом хлынула тугая, все заглушающая музыка. Играл орган. Откуда-то транслировали концерт номер один соль мажор Иоганна Себастьяна Баха.

Леонид не понимал классики, предпочитал современные песни и танцевальные ритмы и потому слушал рассеянно. Курил, катал по столу хлебные шарики, рассматривал на стене привлекшую еще с самого начала его внимание фотографию девушки со строгой, узлом на затылке, прической и умными, чуть раскосыми глазами.

Зато Терехин, лишь раздались первые аккорды, побледнел, откинулся на спинку стула и, сцепив на колене крупные руки, замер. На лбу его взбухла синяя жилка, взгляд стал потусторонним, далеким. Изредка он вздрагивал. По лицу пробегала судорога.

Леонид впервые увидел Терехина таким, и еще совсем малое время назад этот обыкновенный, свой человек стал для него непонятным, загадочным. Леониду сделалось стыдно перед Терехиным за свою примитивность, за неумение так, как он, слушать настоящую музыку, так чувствовать и переживать. Леонид показался себе маленьким-маленьким никчемным мурашиком по сравнению с мудрым, в тысячу раз более богатым духовно, чем он, Терехиным.

Концерт закончился. Оба сидели молча.

Терехин еще долго-долго находился где-то вне избы, далеко и от приемника, и от обеденного стола, и от Леонида, потом вздохнул, улыбнулся открытой, просветленной улыбкой и, заметив, что Леонид отвел глаза, как ему показалось, вновь на фотографию строгой девушки, тихо сказал:

— Невеста. Учится на последнем курсе Красноярского медицинского института. Поеду летом в отпуск, привезу ее на прииск.

Эти его обыкновенные, земные слова смутили Леонида еще сильнее. Получилось так, будто он специально выклянчил у Терехина его признание.

Но Терехин сейчас был, кажется, не в состоянии заметить, что творилось с его гостем.

Когда Леонид стал собираться домой, он попросил:

— Заходите, Леонид Григорьевич, почаще. Давно вас хотел пригласить, да все как-то не получалось.

Что же такое было в Терехине?

Леонид ни разу не слышал даже в шахте, под землей, чтобы он закричал, повысил голос, сказал что-то грубое, наоборот, порою был мягче, чем требовалось, но подчинялись ему на участке беспрекословно все, начиная от юных подсобников и кончая старейшими, видавшими виды колымскими кадровиками.

Как-то крепильщики, проводившие по линии забоя новую нитку креплений, поторопились и не сбили как следует заколы — нависшие под кровлей пудовые булыги и валуны, — и один из помощников скрепериста, чуть было не угодивший под такой валун, ухнувший на почву прямо перед его носом, как-то забежал в контору и пожаловался Драчу.

Драч, долго не рассуждая и не мудрствуя лукаво, прибежал на полигон, вызвал крепильщиков в теплушку и объявил, что если они не поправят дело, он им не подпишет наряд на расчет за две смены, что они провели в забое, и, кроме того, поставит прогулы.

Крепильщики взъярились. Как так? Во-первых, снимать заколы не только их дело, но и всех, кто работает в шахте, а во-вторых, почему не приняли работу и не указали на недоделки сразу, а говорят об этом теперь, почти неделю спустя.

Драч, не зная, как объяснить последнее, тоже сорвался, и в теплушке завязалась глупая, не обещающая ничего хорошего перебранка. В присутствии других рабочих, почти при всей смене.

В это время в теплушку зашел Терехин, — видимо, ему передали, что там происходит.

— Иван Иванович, Петр Тимофеевич, — медленно произнес, обращаясь к Драчу и бригадиру крепильщиков, — выйдите на несколько минут. Вас просят спуститься в шахту.

Никто никого спускаться никуда не просил, и, едва захлопнулась дверь времянки, Терехин остановился.

— Извините, товарищи, — сказал. — Я обманул. Но так было надо. Ни к чему этот сыр-бор. Я во всем виноват. Закрутился в те дни и не проверил забой. Но… — повернулся к бригадиру: — Но я так надеялся на вас, Петр Тимофеевич. Никогда не думал, что именно вы можете меня подвести.