Николай Волокитин - Демидов кедр

В тот же день кровля шахты номер один была почти отшлифована…

После своего первого гостевания у Терехина Леонид еще несколько раз, теперь уже с Пашкой Семеновым, заходил к нему вечерами.

Это были добрые, уютные вечера.

Пили чай, обсуждали газетные новости, потом каждый занимался своим делом. Пашка начинал что-то точить, шлифовать, паять, Леонид проверял его техникумовские контрольные работы и чертежи, которые всегда были выполнены небрежно и стихийно, хотя в них и было много практически дельного, а Терехин, присев на табуретку у печки, или читал книгу, или думал о чем-то, изредка делая в потертом блокноте пометки карандашом.

Пашка вел себя у Терехина бойко, ничуть не стесненно. Часто отрывался от дела, досаждал Терехина пустячными вопросами, смеясь, рассказывал анекдоты, которые сыпались из него, как горох из мешка.

Леонид же держал себя, как в узде. Больше всего на свете он боялся предстать перед Терехиным хоть в малом, легкомысленным, несерьезным.

И все же такое случилось однажды. Не у Терехина. В квартире у Леонида.

Как-то в воскресное утро от нечего делать Леонид с Василием после завтрака решили переброситься в картишки, в самого обыкновенного дурачка.

Только расположились за столом — стук в дверь, в комнату входит Терехин…

Он тогда ничего не сказал, сделав вид, что не заметил карт, просто попросил Леонида и Василия помочь ему оформить накопившиеся за две недели наряды, но у Леонида было такое чувство, будто его среди улицы увидели нагишом.

И вот теперь этот проклятый скрепер, дурацкий электромотор с отлетевшей фазой, которую Леонид не смог обнаружить сам. Горный техник называется, со средне-специальным образованием!

Но как все-таки могло угораздить Терехина прийти на шахту именно в самый неподходящий момент?

Терехин, как и договорились, ждал Леонида у входа в четвертую.

— Уморились? — спросил, когда Леонид подошел.

— Да нет, — соврал парень, отводя в сторону взгляд.

Терехин усмехнулся, не поверив.

— Ничего, — сказал. — Сейчас придете домой, подкрепитесь, отдохнете как следует и будет порядок. Поработали вы предельно крепко, но вообще-то… — Он вроде осекся. Подхватил Леонида под руку, направился по тропинке в сторону поселка. — Но вообще-то, Леонид Григорьевич, такого больше не следует допускать. Извините меня, однако вы достойны не столько похвалы, сколько наказания.

— За что?! — Леонид ожидал всего, что угодно, но только не этого заявления Терехина. — За что?! — повторил, останавливаясь.

— За нарушение техники безопасности, — пояснил Терехин, мягко подталкивая Леонида вперед. — Разве вы не знаете о том, что работать в забое одному категорически запрещено?

— А что было делать?

Терехин не отвечал, обдумывая ответ.

— Искать правильный выход из положения, — сказал наконец. — Можно было послать того же Макарова к Драчу, разыскать меня, наконец попросить кого-то из бурильщиков посигналить. Взяться за рычаги самому и проработать смену одному за двоих — не так уж сложно. Организовать дело — сложнее. А нам с вами нужно учиться именно организовывать.

Он говорил спокойно, по-доброму доверительно, но каждое его слово хлестало Леонида как бич. Он же хотел, как лучше, а получилось…

Будь сейчас на месте Терехина кто-то другой, Леонид просто бы плюнул и не стал разговаривать. Но это был Терехин, которого он уважал больше всех и которому не мог даже по-настоящему возразить.

В самом деле, нужно учиться думать, учиться организовывать.

Спустя несколько дней Леонида вызвал в контору Драч.

— Курыгин! — коротко объявил, напуская вовсе ненужную строгость. — Завтра тебе отгул.

— Это почему?

— Почему, почему… По кочану! — вспылил Драч. — Софронов вернулся из отпуска, требует свое законное место. Так что на другую работу пойдешь.

Леонид скомкал в руках брезентовые верхонки, наискось швырнул на начальницкий стол, сел, с треском пододвинув скамейку.

— Послушайте, Иван Иванович! Сколько это будет продолжаться? Сколько, я спрашиваю? Если я вам не нужен как рабочая сила, — сделал ударение на последних словах, — сообщите директору. Пусть переводит в Боковой, в Ягодку, в Зеленый, куда угодно, но только чтоб не мотаться. Я же человек, понимаете, человек, а не мяч!

В течение трех месяцев в Боковом Леонида перебрасывали уже на шестое место. После Хахалинова он несколько дней работал сигнальщиком в шестой, потом две недели бурил, потом подменял заболевшего лебедчика в первой, потом попал в бригаду крепильщиков, потом еще куда-то, потом снова к Хахалинову, с которым не мог сработаться ни один напарник, и вот — снова начинается круг.

Почему так? Почему Васька начал бурить с Федотовым и до сих пор бурит, работает на постоянной работе? А он всегда на подхвате, будто специально прислан в Боковой для того, чтобы подменять заболевших. Вот уж истинно сказано: в каждой дырке затычка.

— Сколько это может продолжаться, Иван Иванович? — повторил Леонид.

— А я что поделаю? — расписался начальник участка. — Что, если обстоятельства так оборачиваются? Может, свое место тебе предложить? Пожалуйста!

— На кой оно мне, ваше место! — Леонид и хотел и не мог по-настоящему разозлиться на Драча. — Обойдусь и без вашего места. — Уже спокойнее произнес: — Говорите, кого там на сей раз подменять?

— Да не подменять, Курыгин, не подменять. Работать! — Драч заметно повеселел, деловито затопал по конторе. — Каримова у меня уж второй месяц помощника просит.

— Что за Каримова?

— Опробатор золотоносных песков.

— Не знаю такую. А потом я даже лотка, честно признаться, не видел ни разу.

— Увидишь, Курыгин, увидишь. И работать научишься.

— Да и не мужская это работа, — продолжал отбиваться Леонид.

— Рюкзак с песками таскать из забоев — не мужская работа? Ну даешь! Да если хочешь знать, до недавнего времени на приисках вообще баб не водилось. Кто же пробами занимался?

— Ладно, уразумел. Но Каримову я все же не знаю.

— Четвертый месяц живешь в поселке в сто человек и половины людей не знаешь. Чудной ты, Курыгин, мужик. Ей-богу, чудной. Сейчас должна подойти.

Каримова подошла не «сейчас», а через час.

— Опоздала? — невинно спросила она и объяснила. — Стряпалась.

Оказывается, Леонид видел ее не однажды: на планерках, на улице, в магазине. Это была молодящаяся, вертлявая бабенка неопределенного возраста, которой можно было дать и тридцать, и сорок, и в то же время она и под двадцать пять со стороны вроде бы подходила. Круглолицая, с ямочками на щеках, глаза так и стреляют в разные стороны.

— Могла бы и бросить стряпню, когда вызывают, — нахмурился Драч.

— Как же брошу, если гостя жду, если завтра муж ко мне приезжает.