Николай Волокитин - Демидов кедр

— В работе не бывает объективных причин. Все они — субъективны. А объективными их называют тогда, когда заботы с себя хотят переложить на господа бога.

— Нет, с вами невозможно разговаривать. Не-воз-мож-но! — произнес по складам Загайнов. — Вам бы поделиться характерами со своим другом. Ему бы чуточку вашей сосредоточенности, а вам немножко его беспечности и оптимизма. Было бы в самый раз.

— Каков уж есть, — вздохнул Леонид. — Значит, советуете обмазывать дамбы глиной?

— Вот-вот, именно глиной! — оживился Каллистрат Аверьяныч. — Попробуйте, может, что-нибудь выйдет. Хотя… — Он снова хотел развить какую-то новую мысль, но вовремя воздержался.

Леонид вышел из склада. Остановился, ослепленный полуденным солнцем, расстегнул воротник рубашки.

Жара стояла невыносимая — невозможно дышать.

Эта жара уже вторую неделю изматывала его, изматывала всех боковчан.

Когда-то буйные, горные речки быстро попересохли, и на приборы не стало хватать воды. Бригады ежедневно простаивали по полсмены, а то и больше. Час работают, два ждут, когда запруды наполнятся хоть немного.

Люди были издерганы, злы, не зная, что делать. А из Веселого по нескольку раз в сутки звонили Драчу:

— Вы срываете план. Срочно принимайте все меры!

Растерянный, позеленевший от бессонницы Драч собирал бригадиров и повторял то же самое:

— Мы срываем план, понимаете, план! Срочно принимайте все меры! — И косился на Леонида.

Назначение Леонида сменным мастером оказалось для Драча как снег на голову, и он никак не мог смириться с этим, всем своим видом показывая, что вышла ошибка, очень плачевная для Бокового ошибка.

— Курыгин, что можете предложить?

Получалось так, будто Курыгин во всем виноват и он один ответчик за беды. Леонид не обращал внимания на Драча. Время ли для мелочных склок и раздоров? И все-таки иногда приходила в голову блажь: ну почему он такой невезучий? Почему у него все всегда начинается через пень да колоду? Надо было случиться этой проклятой «засухе», когда его только-только назначили мастером? И в самом деле начинал себя чувствовать виноватым.

«Что же придумать? Что же придумать?» — ломал голову Леонид.

Однажды мелькнула мысль: спросить боковских старожилов, может, знают подобные случаи. Старожилы знали. Так же, как сейчас Каллистрат Аверьяныч, они приводили десятки примеров, когда золотоискатели в разгар промывок из-за недостатка воды простаивали неделями, однако посоветовать ничего не могли.

Загайнов, правда искренне желая хоть как-то подбодрить Леонида, совет ему дал: обмазать запруды глиной, чтобы «уменьшить естественную утечку» воды, но это было равносильно тому, что посоветовать жаждущему человеку напиться росой.

Леонид постоял немного у склада, повернул в сторону полигона.

На площади у магазина, где обычно останавливались машины, увидел Хахалинова. Кузьма Феоктистыч, в выходном костюме, при шляпе, стоял, прислонившись к забору, курил.

— А, начальство, привет! — махнул Леониду.

— Привет, — поздоровался Леонид. — Куда это снарядился?

— В Веселый. Отпуск хочу просить. — И заныл: — С вашим братом разве помоешь песочков всласть? Разве схватишь деньжонок, когда они сами в руки плывут. Я говори-и-и-л! Еще с весны говорил, что надо капитально плотины строить на речках, а не времянки. Но куда там! Хахалинов — пешка. Хахалинов — не понимает. Он только ворчать может. А может, я в десять раз лучше разбираюсь в деле, чем ваши шлыковы и драчи. Ты учти! Для будущего учти! Водичку с весны держать надо, чтобы не ждать, когда жареный петух в одно место клюнет.

Попрощавшись с Хахалиновым, Леонид пошел дальше и вдруг как тогда, в студеную ночь, после своей первой рабочей смены в Боковом, подумал, что совершенно не знает Хахалинова. Сколько вместе проработал, а вот не знает.

А впрочем, кого он знает? Шлыкова знает, Загайнова знает? Гаврикова? Пашку Семенова? Да он даже своего лучшего друга Ваську Хезму до недавнего времени толком не знал.

Завидовал, злился. Какого-то особого внимания к себе требовал.

А Васька и не забывал его никогда. И верил в него больше, чем в самого себя.

Когда услышал, что Леонида назначили мастером, несколько дней не мог успокоиться.

— Вот так-то! Знай наших! — надоедал каждому встречному-поперечному. — Ленька — мастер! Поняли, мастер! Я ждал этого назначения, ждал. Давно уже надо было, потому что у Леньки башка — во! Не чета нашим. — И так задирал нос, будто самого его поставили директором прииска.

А однажды вечером заявил:

— Жми, Ленька, жми на всю железку. Я всегда при тебе. Если что, любому сурло начищу.

Да, он не знал по-настоящему беспечного и доброго Ваську. Но ведь узнал. И других узнает. Все только-только начинается: он, как младенец, сделал лишь самые-самые крохотные шажки. Какими они получились, судить не ему. Да и не в этом дело. Главное, никогда не забывать, что шажки эти первые, что надо изо дня в день, изо дня в день учиться ходить, учиться, может быть, всю жизнь.

Над полигоном висела знойная тишина.

Поблескивая на солнце металлом, дремали безжизненные промприборы.

Никого не было.

— Неужели разошлись по домам? Этого еще не хватало! — испуганно прошептал Леонид, но тут же и одернул себя. — Да не должно. Если бы разошлись, кого-нибудь встретил.

Оглядевшись, он увидел рабочих километрах в полутора от промприбора. Они что-то делали, что — не понять, у склона горбатой сопки, в распадке, откуда вилась к полигону обмелевшая речушка Студеная.

Леонид обогнул отвал и пошел туда через тальник напрямик.

Федотов, Васька Хезма, Пашка Семенов, Гавриков и другие рабочие со всех трех приборов ломами и лопатами сдирали дерн с подножия сопки в том месте, где бил крохотный ключик, прорубали к речке канаву.

— Вы что делаете? — крикнул Леонид. — Сопку, что ли, раскидать собрались?

Федотов медленно разогнул спину, поморщился, дунув на вспухшие, в мозолях ладони.

— Извини, Леонид Григорьич, — сказал, — что покомандовал без тебя. Вспомнил, что под дерном, порой даже на вершинах сопок бывают плывуны, бывает вода. Вот и решил попытать.

— Думаете, что-нибудь выйдет?

— Но не сидеть же сложа руки.

Леонид перехватил у Федотова лопату, вонзил ее в кочкастую хлябь.

Проработали до самого вечера, но до настоящей воды так и не добрались.

— Бесполезно! — плюнул Федотов. — Нет здесь никаких плывунов. Теперь одна надежда на ливень, — и первым пошел к полигону.

Вслед за ним устало поплелись и все остальные.

Ливень хлынул только неделю спустя, с субботы на воскресенье, в глубокую полночь, разбудив Леонида страшным свистом и грохотом.

Леонид вскочил с кровати, хотел разбудить Василия, но вспомнив, что тот в Веселом, у своей голубоглазой «мадамы», в одних трусах бросился на улицу.