Николай Волокитин - Демидов кедр

Евсей Кузьмич затопил печку, стал варить просяной, с бараньей тушенкой кулеш, жарить на постном масле пересыпанных мукой чебаков. Когда чебаков получилась подходящая горка, а кулеш упрел, он закрыл трубу и направился в барак, к Петре Феофанычу.

— Дак чо делать-то? — спросил от порога. — Нести харч-то робятам? Али сами придут?

Петра Феофаныч валялся на нарах.

Когда старик вошел, он поспешно поднялся, и по его красному разопревшему лицу в крупных рябинках, по шаткой походке Евсей Кузьмич понял, что он под хмельком. И когда успел?

А Петра Феофаныч уставился на старика бычьим стеклянным взглядом и никак не мог понять, чего от него хотят.

— Что? Обед? Какой обед? — Наконец-то дошло до него, спохватился: — Ах, обе-е-д! Да, пойдем, пойдем! Сегодня надо нести.

На Кукушкиных гарях вовсю кипела работа — только звон летел по осинникам. Мужики рубили подлесок сноровисто, споро. Один-другой взмах острого топора — валятся, валятся тонкие жерди. Чуть в сторонке лежало несколько больших ворохов, а разгоряченные, потные мужики, не обращая внимания на подошедших Евсея Кузьмича и Коровина, крушили, крушили…

Длинноногий Шабайкин Егор приговаривал нараспев:

— Как жердь — так девять коп. Как жердь — так девять коп. Сто одиннадцать сшиб — гони чистый червонец!

— Шаба-а-аш! — подал команду Петра Феофаныч. — Обе-е-е-д!

Мужики побросали топоры, подошли к потухшему костерку, который палили до солнцевосхода, взяли ложки и хлеб, стали торопливо хлебать еще теплое варево.

— Ай, молодец! Ай, молодец, Евсей Кузьмич! Уважил, уважил, — хвалил старика Шабайкин Егор.

— Да и вы не лыком шиты, — усмехнулся Евсей Кузьмич. — Вон сколько набухали. А главно, от вашей работки двойная польза: и простор для шипиги с малинником, и шест для завода.

— Это так. Так, Евсей Кузьмич, — сказал Петра Феофаныч и повернулся к ребятам. — А что, мужики? Не слишком ли это большая роскошь, чтобы Евсей Кузьмич, пожилой человек, носил нам обеды за несколько верст. Нехорошо это. Давайте так. Обед мы будем прихватывать с собой. А он лучше пусть ужины готовит поплотнее, если не против. Как смотришь, Евсей Кузьмич?

— Да и правильней бы так-то. Не молодой — с ведром да кастрюлькой по стольку вышагивать.

— Ну и добро!

Старовер чему-то ухмыльнулся в неопрятную бороду, Гена-Икона с безразличным видом уставился водянистыми глазами на ворох жердей.

Вечером, когда собрались в бараке и сели ужинать, вернулся из Таланска шофер Перетягин Глеб.

— Привет вам большой, Петра Феофаныч, от Дмитрия Семеныча Дюкина. Машины завтра прибудут. Без промедления.

— Вот и добро, — оживился Петра Феофаныч. Налил в стакан медовухи, протянул Глебу. — Что еще говорил? Смотрел мою новую схему?

— Смотрел.

— Одобрил?

— Еще как! — Глеб выпил медовуху залпом, как водку, утерся рукавом, расплылся в довольной улыбке. — Сказал, если мы успеем освоить, помимо всего, второй и третий объекты, пятьдесят тысяч рублей чистой прибыли будет лесхозу. А нам всем — двойная премия.

— Слышали! — Петра Феофаныч обвел мужиков торжественным взглядом, подмигнул Староверу и Гоше.

Те понимающе ухмыльнулись.

— А что это за объекты? — поинтересовался Евсей Кузьмич.

— Да… как их… осинники-то по Синей мочажине да те, что под Шорским увалом.

— Эко! — взмахнул руками Евсей Кузьмич. — Да туды ведь и на тракторе не доберешься, не то что на грузовике.

— То летом. А сейчас осень, подморозило все.

— Ну, ежели так, то, может быть, и получится. Хотя…

— Получится! — весело стукнул кулаком по столу Петра Феофаныч. — У нас все получится.

— Ну дай бог, дай бог! Ты ведь мужик — не промах.

— Вот это правильно! — захохотал Петра Феофаныч. — Я такой! — но быстро оборвал смех, опять обвел взглядом бригаду. — Ну, мужики! Теперь надо работать с двойной нагрузкой. Понятно?

— Да мы чего! Мы только рады, — откликнулись те.

Но никакой «двойной нагрузки» не вышло.

Пять тяжелых авторотовских грузовиков, которые направил в Вагино Дюкин, не успевали за мужиками, едва-едва управляясь делать в день по одному рейсу. У бригады, по выражению Егора Шабайкина, быстро образовалась большая «заначка».

А коль «заначка», то куда же спешить?

И мужики стали возвращаться из леса не поздно вечером, как в первое время, а сразу после полудня. Сперва вроде пробовали удить рыбу, ягоду собирать, валялись, опухали от сна на нарах, а потом ударились в пьянство. Да так, что в Вагино началась настоящая кутерьма. Безделье, оно никого до добра не доводит.

Вместо того чтобы нагрузить свою, лесхозовскую машину и отправить Перетягина Глеба в Таланск или куда там положено, Петра Феофаныч садился за руль сам и катил в Ерзовку за водкой.

Напившись, мужики колобродили, требовали у Евсея Кузьмича косачатины, сотового меду, один раз даже сдуру в омшаник полезли, зачем — непонятно, а то и вовсе забирались всем скопом в машину и, шарахаясь от обочины к обочине, от дерева к дереву, колошматя ее об ухабы, отправлялись в Каменку — «к бабам».

— Господи, господи! — качал головой старик. — Чо делают, баламуты!

Однажды после охоты на Костенькином займище, возвращаясь домой, он увидел след лесхозовской машины на глухой таежной дороге.

— Чего бы ей сюда-то попасть? — размышлял старик. — На охоту, что ли, Петра Феофаныч ездил?

А когда вернулся в деревню, случайно услышал из-за угла барака такой разговор Петра Феофаныча с Геной-Иконой и с шофером Перетягиным Глебом.

— Значит, два десятка Дмитрий Семенычу Дюкину завезете на квартиру. Пяток — инженеру. Ну, себе там немного, мне, а остальное через Аркашку Баранова — в заготконтору.

— А в заготконтору зачем?

— Зачем, зачем? А водку на что жрете? Да! Чуть не забыл. Скажи Дмитрий Семенычу, что рыбки после доставим. Ну, валите, ребята!

— Сейчас, поедим только.

Они зашли в барак, а Евсей Кузьмич заглянул мимоходом в кузов машины, которая стояла за углом, и как тогда, на охоте с Петром Феофанычем, не поверил глазам. В кузове опять стоял пестерь, наполненный доверху битой птицей.

Одним махом, будто молодой, он очутился на крыльце и распахнул двери.

В бараке было накурено, душно. Кто валялся на нарах, кто чинил одежку, шофер Перетягин Глеб и Гена-Икона направляли на стол, Петра Феофаныч стоял у окна.

— Да ты чо же это творишь? Чо творишь, сукин сын! — чувствуя, как перехватывает дыхание, хрипло закричал Евсей Кузьмич.

От неожиданности Коровин вздрогнул и побледнел.

— Кто? Я? — спросил, неестественно удивившись.

— Ты, ты! Кто же еще?

— П-позволь! — Петра Феофаныч взял себя в руки. — П-позволь, ты о чем?

— Ты чего прикидываешься? Чего прикидываешься? — тряс головой старик, наступая на него. — Чьи это косачи в машине лежат? Кто опять загубил столько птицы? Дядя?