Николай Волокитин - Демидов кедр

— Нет, Евсей Кузьмич, не от этого думаю. От людей. А люди — всякие. И не только среди ваших механизаторов… Вот наше предприятие. Молодое оно, всего несколько лет от роду. И создано для охраны лесов, для контроля за правильным их использованием. А чтобы не убыточным было, кое-какие доходы давало, должно ширпотребное хозяйство вести: топорища делать, лопаты, метлы, дуги и сани, без которых тоже нельзя, и разную мелочь. Все учтено, все продумано очень правильно. А на деле не то получается. Директором попался не лесник по профессии, а эксплуатационник, лесозаготовитель короче, с хваткой шабашника. Сообразил, что на дугах и метлах много не заработаешь. Начал вагонную стойку и гасильный шест заготавливать. Дело выгодное, нехлопотное. В области хвалят за прибыль по валу, рабочие довольны — за каждый срубленный шест живые деньги. А леса по существу без надзора. Правильно это? Разве мы — леспромхоз?

— Дак чо же его не вытурят к едрене-фене?

— Хм, не так это просто. Он же не только плохое делает. Много хорошего. А за перевыполнение финансовых планов по валу его портрет на доске Почета висит в областном управлении. Прибыли — веская штука.

— Ну и к чему мы пришли? Так он и будет всем головы морочить всю жизнь? Так и будут наши мужички дедову землю пускать в разорение, пока от нее ни хрена не останется?

— Нет, конечно, Евсей Кузьмич, нет. Просто, на мой взгляд, до всего руки еще не доходят. Но дойдут, честное слово, дойдут…

— Дал-то бы бог!

Евсей Кузьмич засморкался, закашлялся и, отвернувшись, стал снова кидать горстями в корзину мерзлую, звенящую ягоду.

Что-то вспомнив, поднял голову.

— Смотрю я… Не больно вы ладите с Петрой Феофанычем… Почему? Какая кошка между вами пробежала? Ежели, конечно, не секрет…

— Какой же секрет? — Анатолий невесело усмехнулся. — По-разному мы с ним на жизнь, на дела нашего лесхоза смотрим. Не могу я смириться, что они с директором перегибают палку… с этими… прибылями… Отсюда и стычки. Ругань на каждом собрании.

— А-а-а! Ну-ну, — закивал Евсей Кузьмич. — Понимаю.

Возвращались домой по той же дороге.

И снова долго стояли в березняках.

— Да-а-а, — сказал Анатолий, повторяя свои же слова. — Покинуть такие места — от самого себя живой кусок оторвать. Вот все думаю, как бы я поступил, будь на вашем месте? Уехал бы из Вагино или нет?

— Ну и чо? — весь напрягся Евсей Кузьмич.

— Не знаю, — зажмурив глаза, покачал головой Анатолий. — Честное слово, не знаю.

— Милай! Это потому, что ты не видел как следует Монастырского бора, шилкинскую излуку у Самсонова мыса, Костенькина займища, Кукушкиных гарей… Эх, да что говорить!

Анатолий ничего не ответил. Вздохнул и задумчиво опустил голову, пошел по дороге. А перед самой деревней остановился, глянул цепко в глаза старику и тихо сказал, махнув рукой в сторону Вагино:

— А вообще-то вы тут присматривайте за ними, Евсей Кузьмич…

— Зачем? — не понял Евсей Кузьмич.

— Ну мало ли. Народ бесшабашный, бедовый. Выпить не дураки. Взбредет что-нибудь в голову…

Евсей Кузьмич и сам чувствовал после сцены у барака, когда Гена-Икона назвал Анатолия «стукачом», что ребятки — палец в рот не клади, могут ненароком и откусить, но запротивился, замахал руками:

— Да ну-у-у, Анатолий! Чего им взбредет? Люди за делом приехали. И пусть себе делают. А я уж, чем надо, завсегда помогу. А что касаемо прынципов разных, дак я не девка во внимание их принимать.

— Евсей Кузьмич! — Анатолий взял старика за локоть. — Если захотите увидеться, в любой час рад буду встретить в Таланске. Нужда какая постигнет — помогу… Знайте.

— Спасибо, сынок.

Возле дома их встретил Коровин.

Он стоял у калитки, широко расставив ноги в галифе и яловых сапогах, и, не вынимая рук из карманов, смотрел на Евсея Кузьмича холодно и сердито.

— Загулялся, загулялся, старик, — сказал.

— А чего не погулять? У меня времени — сколько хошь.

— Не о тебе речь. О нас. С обеда не жравши, а ужина нет.

Евсей Кузьмич вздрогнул. Закипело внутри.

«Да ты чо, совсем обнаглел! Я подрядился, что ли, кухарить у вас?» — чуть не бросил он в лицо Петре Феофанычу, но, увидя на крылечке усталых, понурых рабочих, сдержался, пересилил себя, поспешно шагнул в избу.

Утром снова повалил снег.

Но уже не мокрый, не дождевой, как неделю назад. Сухой и шуршащий. И студено-колючий до щипоты. Зима подбиралась к Вагино.

Наступила хоть и недолгая, но самая благодатная пора для езды по застывшим проселочным дорогам, для вывозки леса. И Петра Феофаныч заторопился.

Он поднял рабочих еще затемно и затемно же отправил их на Кукушкины гари, где они рубили осинник.

А часа через полтора, когда развиднелось и над бором выплыло тусклое желтое солнце, машина, груженная свежесваленными жердями четырехметровой длины, подъехала к Евсееву дому, и старик стал прощаться с Анатолием.

— Ты поклонись, поклонись от меня Емельяну Ивановичу, — наказывал он. — Скажи, мол, жив и здоров я вам с Рахимой того же желает… Жалко только, что ты совестливым таким оказался, не принял моих подарков, обидел старого человека. Но ничего, бог тебе судья. А клюквицы-то передай Емельяну, обязательно передай.

— Приезжайте, как выдастся время, — говорил Анатолий. — Я-то не обещаю. Работа такая. Не всякий раз вырвешься. Поломки, ремонты, поиски запчастей и прочая суета…

А Петра Феофаныч шоферу Перетягину Глебу указанье давал:

— Так и скажи… Так и скажи Дмитрий Семенычу: пять машин, и не меньше. Заготовка, мол, полным ходом идет, а если через неделю выпадет снег коренной — шабаш без бульдозера. Пусть хоть из глотки вырывает машины у начальника автороты. А ты, как загрузишься, этим же часом обратно. Без тебя как без рук. Ну, понужай!

Анатолий вскочил в кабину, и машина покатилась по снежной дороге.

Петра Феофаныч вздохнул облегченно и засмеялся:

— Ну, что, Евсей Кузьмич, нос повесил? Жалко расставаться с дружком? Ничего-о-о! Без него оно как-то легче. Вольготней дышать. А? Ха-ха-ха!

Евсей Кузьмич ничего не ответил. Тогда Петра Феофаныч оборвал смех, постоял миг, вроде что-то обдумывая, положил руку ему на плечо.

— Евсей Кузьмич, не сердись за вчерашнее. Сгоряча я, с голодухи, с усталости. Конечно, ты не обязан варить нам. Но все же я попрошу тебя делать это. Большая роскошь для нас — отрывать человека из бригады на кухню. Понимаешь? Мы оплатим тебе. Все честь по чести.

— Да на кой леший мне ваша оплата! Коли надо для дела, я и так. Мне все одно.

— Ну вот и договорились. Спасибо! — одарил его улыбкой Петра Феофаныч.

Постояв у калитки, он подался в барак, как называли свое жилье лесорубы. Обычно был постоянно с бригадой, но сегодня почему-то остался один.