Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

Поужинав, Равиль вышел из дома и направился к речке. На лугу белыми буграми рассыпались гусиные выводки. Гусаки тянули вслед ему длинные шеи, шипели неохотно и без злобы. За крайними домами поселка чуть слышно грохотали составы. Мягко вздрагивала под ногами земля, и короткие, низкие гудки электровозов будто прокалывали по-вечернему густой, теплый воздух. Речка за лугом делала крутой поворот, и на том, пологом берегу четко белели корпуса турбазы. У речки, на узком пространстве между водой и густым кустарником, уходили в сумерки маленькие домики дач. Разноцветные крылечки, резные ставенки и крохотные балкончики верхних комнат делали дачи похожими на макеты сказочных домиков. Немногие дачники из отпускников и тех, что отваживались проделать неблизкий путь из города на электричках ради сна на свежем воздухе, сидели на скамеечках, курили и смотрели на закатное солнце, созревшим помидором висевшее над дальним холмом на краю равнины.

Равиль обогнул дачи и снова вышел к речке, к ее крутому повороту. Берег здесь до самой воды порос низким кустарником.

Солнце пропало за темным холмом, вспыхнули огни на турбазе, и уже потом прибежал по воде солидный стук движка на электростанции.

У берега купались две девушки. Они стояли друг против друга, по плечи в воде, и весело переговаривались. Вдруг они перешли на башкирский — заговорили о сокровенном. Парень, о котором зашла речь, видимо, нравился обеим — смех девушек зазвучал негромко, нежно.

Равиль прошел берегом совсем близко от них. Девушки глянули на незнакомца быстро и смущенно и враз погрузились в воду, лишь глаза их с веселой тревогой следили за мужчиной.

«Чего они испугались?» — не понял Равиль, но, оглянувшись, догадался — на кустах у воды висели яркие купальники.

«Озорницы! — посмеялся он про себя. — Голыми купаются — видать, никого не ожидали в этот час на берегу. Мне бы их заботы!..»

Не оглядываясь, уходил он от берега. Вдогонку ему снова смеялись девчонки. Радостное, безмятежное настроение Равиля пропало. И чему он радуется в этот вечер? Уважению бригады, хорошему разговору с Фатыхом — ну не смешно ли? Время, вроде этой неутомимой реки, катит свои воды мимо него. Вот вместе с солнцем ушел сейчас еще один день из его жизни. Их много впереди, этих дней. И уже другие девушки будут голыми купаться в реке и говорить о сокровенном… Быть может, и о нем говорили когда-то девчонки, плескаясь в воде на этом крутом повороте. Но он не услышал их и уехал в город, навечно унося в себе предательство близких людей. В шумном городе, в постижении точных наук топил он мучительные воспоминания о той новогодней ночи, затем вытравлял их из сердца в водовороте комбинатской жизни. И не потому ли он с таким упорством проделал путь от мастера до главного инженера, что каждая ступенька на крутой лестнице вверх требовала много сил и энергии.

У него были женщины. Одни были просто красивые, другие умные, внимательные и всепонимающие. С ними было хорошо до определенного предела, и приближение этого предела Равиль определял интуитивно тонко. То, что он старательно топил в себе, вытравлял, вдруг будто воспалялось, и он, вмиг очерствев и обезразличев к себе и той, что доверчиво шла к нему, враждебно замыкался, и женщина, оставшись одна и в то же время рядом с ним, терялась, упрекала его и, перестав понимать себя и Равиля, бывало, исступленно стучалась в его наглухо застегнутую душу.

Женщина уходила от него, и он вновь находил радость только в работе, упорно постигая усложняющуюся год от года производственную науку химического комбината.

Сейчас он увидел эти два юных существа, что стыдливо прикрывали локтями еще неокрепшие груди и говорили о милом пареньке, и у него появилось чувство острого сожаления. К старой обиде сегодня примешалось недовольство собой и миром, что обошел его в самом главном.

В этот грустный, тихий вечер что-то оттаяло в Равиле. Он до сих пор ни к кому не испытывал зависти. На комбинате завидовали ему, подражали и считали удачливым. Теперь эта зависть больно заворочалась в нем самом. Ему хотелось перечеркнуть, выкинуть из жизни эти последние пятнадцать лет и стать тем пареньком, о котором мечтают эти юные купальщицы.

Он почти бегом пересек влажный от росы луг. На том краю его, рядом с задремавшим гусиным выводком, стояла маленькая женщина в длинном, узком платье. В ней Равиль тут же узнал Флору. Она ждала его.

После того как на рабочей площадке бригады Фатыха перестал громыхать трубоукладчик и сварщики больше не выглядывали из-под своих масок, боясь, как бы их сзади не «поцеловало» мотающейся на крюке плетью, в цехе начали с любопытством присматриваться к Равилю. Бывший «шишкарь» оказался не только сообразительным малым, но и сумел убедить в своем недоверчивого Фатыха. Трубоукладчик, позарез нужный на отгрузке изолированных плетей, теперь крутился на грузовой площадке, и трубовозы больше не скапливались за цеховыми воротами.

Равиль почувствовал себя увереннее. Но радость его омрачалась одним фактом в жизни бригады, с которым он не в силах был смириться. Бригада за день собирала в среднем двадцать две плети. Но утром на доске показателей против бригады Фатыха появлялась цифра «24» или «25» Кто приписывал им лишние две-три плети?

— Я не даю такие цифры, — пожал плечами Фатых. — Вечером Бакиров сам считает нашу работу.

— Но ты ведь знаешь, что он накидывает бригаде две-три плети?

— Мое дело давать плети, а не считать их, — Фатых опустил глаза. — Зачем мне лезть в дела начальства? У них свои заботы, у меня — свои.

— Но если б Бакиров нарисовал вместо двадцати двух плетей девятнадцать? Ты б промолчал?

— Я? — изумился Фатых. — Да я б у него из горла вырвал свои плети.

— Во ты какой? — тоже удивился Равиль. — Свое из горла готов вырвать, а чужое… берешь?

— Что ты от меня хочешь? — Разговор был неприятен Фатыху. — Я всего-навсего «бугор», мое дело о ребятах думать, про их заработок. Тебе легко рассуждать — у тебя-то семья один сам.

— Что ж, и дальше будем эту подачку принимать от Бакирова? — Равиль избегал смотреть в хмурое лицо бригадира.

Фатыха передернуло от слова «подачка».

— Зачем ты лезешь не в свои дела? — спросил он с досадой. — У тебя светлая голова, образование, молодость… Думай о чем-нибудь другом.

— Я не хочу жить обманом, — упрямо возразил Равиль. — Ты живи, а я не буду. Ты, Пантюха, как полагаешь?

Пантюха подошел позже, но суть разговора уловил сразу. Он молча курил, не глядя на товарищей.

— У меня эта подачка в горле сидит, — откровенно признался он и, поплевав на окурок, машинально кинул его в чью-то валявшуюся рядом маску. — Фатых тебе всего не скажет. Вот он делает вид, будто не хочет обижать Бакирова, тот-то вроде о нас болеет. Но я тебе, Фатых, другое скажу. Он этими двумя-тремя плетями свои болячки прикрывает. Вот вчера мы час просидели — энергии не было. Хотели агрегат завести — в бочке вторую неделю нет солярки. Бакиров никак не удосужился послать в город бензовоз. На той неделе трубоукладчик полдня не работал — сидели бригадой и дожидались, когда наладят. А мог Бакиров ночью организовать ремонт? Мог. Но не стал — хлопотно. Так всю дорогу. Кто-то проспал, кто-то недосмотрел — вот Бакиров и дописывает нам на доске и в нарядах лишние плети. Мы, конечно, довольны и молчим.