Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

— И ты туда же, — поморщился Фатых. — Из-за пустяка разговор завели, головы себе ломаете. — Он встал. — Делайте что хотите, только меня не впутывайте.

Утром следующего дня Равиль подошел к доске показателей, на виду у всех стер рукавом цифру «24» и поставил мелком «22».

Сзади его грубо толкнули в плечо. Равиль, обернувшись, встретился глазами с Бакировым. Старший мастер, молодой, верткий парень в белой рубашке с закатанными рукавами, оглядывал его, неприязненно выпятив нижнюю губу.

— Ты чего тут хозяйничаешь? — спросил он, оттирая Равиля от доски. — Без году неделя, как пришел, а уже лезет, выкаблучивается… Ну-ка, поставь цифру на место.

— Во-первых, не тыкайте, — оборвал старшего мастера Равиль и снова встал у доски. — Во-вторых, мы заварили вчера двадцать две плети. Зачем людей обманываете?

Бакиров растерялся.

— Нет, ты… вы кто такой? — он пытался прийти в себя. — Кто вам дал право подводить итоги? Ну хорошо бы бригадир, а то выступает слесарь. Вы с бригадой обговорили? Нет. Тогда зачем самовольничаете?

Бакиров окончательно пришел в себя и, поглядывая на собравшихся рабочих, что одинаково хмуро глядели на него и Равиля, наступал:

— Вы почему не посоветовались с бригадой? Бригадир у вас для выставки, что ли? Вы б лучше о своих товарищах подумали. Зачем вы у их детей хлеб отнимаете?..

У Равиля пропала закипавшая было злость. Он с любопытством глядел на этого бойкого инженера, что так прочувственно говорил о рабочих.

— Ну и дешевый ты, парень, демагог, — сказал он ему в лицо. — Постыдился бы… Неужели институт ничему тебя не научил?

— А! Вы сами тыкаете! — Бакиров, снова растерявшись, не придумал ничего удачнее этого упрека.

— Да я так, по-свойски, — усмехнулся Равиль. — Как коллега с коллегой… хоть и бывший.

Равиль пошел в бытовку, за ним потянулась бригада. Все молчали. Пантюха, вздыхая, чистил свой складной метр мелом, подобранным у доски показателей. Фатых копался в карманах, отыскивая сам не зная что. Рабочие посматривали на бригадира, но тот упрямо отмалчивался.

Равиль посмотрел на свой рукав, испачканный в меле, кашлянул и оглядел товарищей.

— Вы меня, ребята, извините за этот разговор у доски, — начал он, сосредоточившись взглядом на бригадире. — Может, и не надо было его начинать. Да больно мне противно стало от этой бакировской подачки. Я подсчитал, что эти две лишние плети обходятся в день каждому из нас в девяносто копеек. Мне эти деньги не нужны. Фатых, я прошу тебя не засчитывать мне в наряде эти две плети.

Фатых снова промолчал.

Неожиданно для Равиля подал голос Зиннур, бывший счетовод соседнего колхоза:

— Мне тоже не считайте. Законных денег пока хватает. — Он простодушно отмахнулся: — Государство все равно не обманешь. Потом как вычтут одним махом — хуже будет.

Фатых впервые за весь разговор улыбнулся.

— С рабочего человека не вычтут, — сказал он. — С Бакирова могут, но не с нас.

— Мои девяносто копеек тоже вычитай, — Пантюха бросил мел и пошел к двери. — Мне ворованного не надо. Лучше в выходной кому-нибудь в деревне водопровод проведу. Заработаю!

— Уж если о деньгах заговорили… — Равиль повеселел оттого, что его поддержал Пантюха. — Разве мы не сможем выдать за день двадцать пять плетей? Утром на полчаса позже начинаем — почесываемся и рукавицы ищем, потом перекуры по пятнадцать минут…

— Ну ладно, — заворчал Фатых. — Пошли работать. Будем митинговать, и двадцати плетей не дадим.

К вечеру доска показателей исчезла. Раздосадованный Бакиров собственноручно снял ее и унес в красный уголок. «Ради вас же стараешься, головой рискуешь… — зло сказал он Фатыху. — А что получаешь взамен? Тебе суют под нос кулак и говорят: понюхай. Погоди, Бакиров, этот тебя еще под народный контроль подставит — у него, видать, план имеется. Что Кузьмичев думал, когда принимал его на работу?

— Вы про своего коллегу говорите? — осведомился Фатых.

— Коллегу… — передразнил Бакиров. — Чтоб я твоей бригаде хоть метр лишний накинул!

— Таких метров мне не надо, раз ребята отказываются, — согласился Фатых, сузив глаза. — Токо… чтоб не стояли мы. А?

Бакиров быстро взглянул в глаза бригадиру, тот насмешливо выдержал взгляд старшего мастера.

Доска показателей больше не вывешивалась, но бригада Фатыха с того дня почти не стояла.

Равиль впервые почувствовал себя неважно вскоре после того, как на комбинате его ознакомили с приказом о снятии с должности главного инженера. Несколько дней он пролежал в своей холостяцкой квартире, не отвечая на телефонные звонки.

Через неделю рези в желудке поутихли, он получил расчет и, спешно распрощавшись с самыми близкими друзьями, сел в поезд. В вагоне-ресторане Равиль заказал обильный ужин, с удовольствием съел бифштекс, запил минеральной водой и, отложив вилку, стал смотреть в окно. Хотелось ехать и ехать этими бескрайними равнинами, пока поезд не упрется в конечную станцию, за которой нет никаких дорог, кроме глухих троп и редких вертолетных трасс. Но этот поезд шел только до узловой станции. При пересадке Равиль снова почувствовал себя неважно. Вместо билета на экспресс он купил в железнодорожной автоматической кассе билет на электричку и уже через час ехал в родной поселок, к матери. Вжавшись в угол, он смотрел в широкие окна вагона. Внутри так болело, будто в него забрался маленький сильный зверек и царапал желудок.

Дома Равиль понял, что болезнь его неслучайна и ему не скоро уехать из поселка. Ему легче будет справиться с болезнью здесь, нежели на чужбине. Даже зверь, раненый или больной, из последних сил уползает в свое логово.

Когда Равиль поступил в цех крупносборных металлоконструкций, тяжелая физическая работа вернула ему аппетит, но ненадолго. Желудок его восстал против грубой, простой пищи, как потчевали в цеховой столовой.

Никогда прежде не болевший, Равиль скрывал от всех недомогание. Но мать молча и строго изучала младшего сына.

— Ты соленые огурцы раньше любил, — сказала она однажды за ужином. — Без перца жить не мог. Теперь даже жирных супов не кушаешь. Что с тобой, сынок?

— У меня все хорошо, — ответил Равиль, избегая цепкого взгляда матери. — С годами привычки меняются. Так, наверное, и должно быть.

Как-то в обед Равиль решился сходить в столовую, взял в раздаточной две холодные котлеты и чаю. Котлеты показались ему несвежими, но он сильно проголодался и решительно доел их. После обеда Равиля мучали рези, и он едва доработал до вечера.

Дома он сказался усталым, выпил кружку молока и ушел в свою комнату.

Тихо вошла мать.

— Что ты калачиком свернулся, сын? — спросила она, не скрывая тревоги. — Я все вижу. По ночам плохо спишь, стонешь во сне.