Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— А за что?

— Так две пятилетки.

— И у Савицкой тоже.

— Савицкой машину дали.

— Машину же, а не Героя.

— Тоже награда, да еще какая!

— И все-таки...

Спорили аппаратчицы в сквере против заводской проходной, перед сменой. Завод был старый. Еще в тридцатом году первую шелковую нить дали.

— Герой. Ну я понимаю, когда там космонавты, или что выдающееся. А эта всю жизнь, можно сказать, не сходя с места у станка простояла. Да мало ли таких?

— И все-таки. Помнишь, когда они начинали с Савицкой, что делалось на заводе? Не каждый бы вынес.

— И за это Героя?

Так они спорили о своей подружке Зинаиде Бондаренко, перебирая всю ее жизнь, судьбу и работу. Золотую Звезду вручали ей перед майскими праздниками, страсти вокруг этого события еще не улеглись, и потому сейчас все так увлеклись, что не заметили проходившей мимо Зинаиды. Конечно же, дошел до нее разговор. Но как бы удивились все они, если б узнали, что не раз, не два вот так же строго спрашивала она саму себя: «Так за что ж тебе, Зинаида, дали Героя?»

С будущим своим мужем они познакомились на танцах. Михаил работал столяром на заводе, и до того пару раз они виделись. Парень он был спокойный, хозяйственный, немногословный. Сейчас, вспоминая то давнее время, Зинаида Васильевна смущенно смеется: «Может, это и была любовь с первого взгляда, потому что я сразу же про себя все ему рассказала». А рассказывать, собственно, было нечего. Отец ушел на фронт чуть ли не в первый день войны и вскоре погиб. Остались они бедовать вдвоем с матерью. Вся надежда была на коровенку. А немцы пришли, корову угнали. Только она ухитрилась, и через неделю сбежала.

...Михаил провожал Зину до дома. Она училась в ФЗО при заводе и жила на частной квартире с подружкой. Дом стоял на самом Днепре, далеко от танцплощадки. Зина боялась, что парню расхочется идти далеко, и она развлекала его россказнями о корове:

— Умная была. Немцам ни за что не хотела давать молока, а у нас доилась хорошо, хоть и корм ни бог весть какой был, Ой, да что это я про корову-то?

— Говори, говори, — попросил ее Михаил. — Мне все интересно, что ты говоришь.

Сейчас у них уже взрослые дети и внуки, а им обоим, как и в тот далекий первый вечер, все интересно друг о друге. На том семья держится...

В первый заход Зину в ФЗО не приняли — молода, мол, гуляй. Еще год отмучились в деревне. Холодно, голодно, из мужиков с войны всего один вернулся. В колхозе помогала, а учиться в соседнюю деревню ходила. После, как восьмой класс окончила, — опять в ФЗО. Второго февраля пятьдесят пятого года зачислили ее прядильщицей вот в этот самый цех. Сюда она приходила на практику, здесь же стала работать. И вот двадцать лет, изо дня в день, или из ночи в ночь.

Она часто думает: отчего-так в жизни выходит? Вот была она молодая, пришла в цех с охотой, и все ей было интересно, за все она бралась, все у нее и у ее подружек горело в руках, все получалось, и им не хватало времени только что на себя. Михаил ворчал: «Сруб купили, давай уж будем браться дом строить». А она рукой махала: «Да ладно, успеется. У нас вон новый станок устанавливается, знаешь, столько дел». «У меня тоже дел полно в столярной». «Да проживем». И жили... Она сегодня присматривается: что ж происходит? Вот подружки ее, кто постарше, кто уже на пенсии, но продолжают работать. Привычка, из-за денег. Может, то и другое.

Но и третье, что тревожит — не идут молодые к станку. И живут ведь лучше, и грамотные, и все им условия: и клуб, и профилакторий, и разные поездки. Молодежь не та пошла? Да вроде бы нет. Вон своих двое сыновей, оба работают, оба учатся заочно. А может, мы не той меркой молодежь нынешнюю меряем? Ну вот я двадцать лет простояла у станка, работала на совесть, привыкла, ни на что не жаловалась. Встать ли полночь за полночь на смену, рейсового автобуса нет — так пешком ночью через глухие пустыри на смену.

А цех, эта духота, эти старые стены, этот гул станков и теснота меж ними. У тебя с напарницей восемнадцать машин, каждая двадцать метров длиной. И ты всю смену на ногах — с часу ночи до семи утра с крючком для заливки в руках, а руки все время на весу, и ноги дрожат от напряжения. А напротив тебя по другую сторону станка напарница с «куличом» в руках. Это сейчас рационализаторы сделали специальное приспособление, а раньше была кружка с крышкой, с резиновым замком. Сколько мороки, пока снимешь тяжелый «кулич» вручную. И ты вся в поту, и напарница твоя с ног валится...

Да, ты привыкла. А что в том хорошего? Не виной тому привычка наша к устоявшемуся, что до сих пор тянется вопрос с реконструкцией завода? Но это уже разговор другой. Хотя, почему же другой? Вот ушли другие, уйду я на пенсию, кто станет на наше место? Выходит, вопрос реконструкции — наипервейший.

Конечно, мы начинали труднее. А интереснее было оттого, что молоды были. Заливку нити, съём «куличей» она освоила тогда, в самом начале работы в цехе, очень скоро. Вместе с ней тогда пришли Раиса Шендрикова, Лидия Дроздовская. В одной смене работали. Вдвоем обслуживали три машины. Она многое переняла тогда у Раисы Ивановны Савицкой. Та была постарше, поопытнее, к тому времени ее наградили орденом Ленина.

— Ивановна, как это ты нить держишь, что она у тебя сама идет куда надо?

— А ты погляди.

— Ага, вот так и так.

Они с Савицкой подружились. И выдастся свободное время, все вдвоем. На этом-то «свободном времени» они и сошлись. «А что, — предложила Зинаида, — ежели, скажем, взяться и три станка, а то и больше обслуживать». Одни говорили: «А зачем?» Другие посмеивались: «Ишь, стахановка нашлась». Третьи советовали: «Чего тебе неймется: зарплату платят? Отдыхай».

А Ивановна согласилась: «Давай-ка попробуем». Сначала попробовали на пяти — получилось. Тут как раз рационализаторы подоспели со своими новшествами, это позволило экономить время на съеме «куличей»...

Есть у Зинаиды Васильевны такая очень хорошая черта: ей все интересно. Ей многое хочется знать и уметь. Если к чему-то интерес кончился, ей уже хуже живется. Каждый день, открывая поутру глаза, она должна знать: ее что-то сегодня ждет. Эта редкая в общем-то детскость восприятия окружающего мира спасает ее от рутины, замшелости, зазнайства при всей ее нынешней обремененности разными регалиями и званиями.

Вдруг восемь лет назад она закончила десятилетку. Ей говорили: «Зачем это тебе — в инженеры, что ли, метишь?» — «А хотя бы!» «Не поздно? Со своими, что ли, за парту сядешь?» (Сыновья ее уже школьники). «Ну и сяду». Муж тоже спросил: «Стоит ли? Ночные смены, работа трудная. Зачем?» — «А интересно, Миша». «Правильно», — согласился Михаил Макарович и тоже записался в вечернюю школу. Так и ходили они три зимы и три лета: дети в дневную школу, а они — в вечернюю. На хозяйстве сидела бабушка, Зинина мать. Соберутся вместе, все ворчит: «Одна я, выходит, неученая». Грозилась тоже в школу записаться, но до этого не дошло...