Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Дальше бывало потруднее. Но человек он характера крепкого, сносил все стоически. Он на всю жизнь запомнил, как старая мать одного из его друзей обронила как-то:

— Вы, моряки, люди неземные: все на воде и на воде. А вы про землю не забывайте: тут иной раз труднее бывает.

Его распределили на Дальний Восток. Плавал на Курилы, на Камчатку. Работал на китобойце. Посудина 39 метров в длину, высота мостика шесть метров. Это тебе не «Белоруссия». А в море шторм и ледяной ветер. Через десять минут мокрый с головы до ног. Кожа на лице дубленая, пальцы на руках не гнутся. И так четыре часа. Придешь в каюту, и как сноп на койку, а через восемь часов — опять на вахту.

Много потом еще было. Плавал на сухогрузах. Во Вьетнам ходил под бомбежкой. 15 июля 1972 года назначили капитаном на сухогруз «Приднепровск». Было ему в тот день ровно тридцать три года. И опять — море, иные рейсы — по полгода без дома.

Ему везло на хороших людей. На всю жизнь запомнился помполит Пусан Александр Филиппович. Душевный человек. От него он перенял простоту в обращении с людьми, отвращение ко лжи, совестливость, а главное — бесконечную доброту. Идеал настоящего капитана? Пожалуй, нынешний постоянный капитан «Белоруссии», которого он, Дробот, подменяет в этом рейсе. «Погляди на теплоход! Игрушка! — восторгается Дробот. — Команда — монолит. А сервис? А чистота и порядок? Нет, недаром вон иные туристы по нескольку лет кряду ходят в круизы на «Белоруссии»!

Стояли как-то на корме, и Дробот сказал:

— У всех, наверное, с детства: белый пароход в море — это как сказка. Но там на нем у экипажа своя, нелегкая жизнь. Вы приглядитесь... Вчера стармех на «Максиме Горьком» (в порту рядом стояли, тоже туристов возит) встретил приятеля своего, помполита. Так тот восемнадцать месяцев дома не был. А наш капитан посадил елочку в кадке, в салоне. Думаете, прихоть? Это ж тоска по родной земле.

Однажды Андрея Алексеевича Камшилова потянуло-таки в дальние края. Хотя тут, на Колыме, вроде бы и прижился. Своему другу и учителю драгеру Николаю Хану сказал:

— Хватит, двадцать лет тут оттрубил. Всего нахлебался: и шестидесятиградусных морозов, и комарья. Ну и деньжат поднакопил. Поеду, где потеплее.

— Меня, значит, бросаешь?

— Я тебе письма буду писать, — успокоил его Камшилов.

Писем не писал: не умел, да и не любил. О чем писать? Слесарем работал. Придет в цех, а перед глазами — драга. Как наваждение. Думал, пройдет. А тут дочка техникум кончает, распределяют на восток. Он за это ухватился, сказал жене:

— Вместе поедем: что она без нас.

— Так ты же все льготы и надбавки потерял... На Колыме первым делом пришел к «адмиралу». Тот уже был теперь начальником карьера. Он ему тоже про льготы.

— Да знаю, — отмахнулся Камшилов. — Со нуля начну.

— Тогда на любую драгу.

— Нет, я только на свою, родную.

Шел в тот день к дому, увидел у порога пять березок. Их когда-то выходил на вечной мерзлоте один хороший человек. Его уже нет тут давно, а по березкам помнят. Подумалось: «Хорошо бы и меня вспоминали».

Нет, не забыли тут Камшилова и долго еще не забудут за все, что он делает. Драга его одна из передовых на Колыме.

Он очень дружен с Ханом, хотя по характеру они разные. Тот спокоен, сдержан, молчалив. Шахматист, а Кашмилов в шахматы не умеет играть. У Хана скрипка. Придет к нему Камшилов, попросит:

— Сыграй-ка мне, Коля, что-нибудь классическое.

Сидит слушает, думает. Мне как-то признался:

— Я в классике не разбираюсь. А слушаю, и так на душе хорошо. И задумаюсь: ну куда это меня несло отсюда в другие края? Где же еще есть такие люди, как Хан, «адмирал» да и все другие, что на драге со мной?

А на «Белоруссии» жизнь идет своим чередом. И, право, не такая уж безмятежная, если глядеть на белоснежный лайнер со стороны.

К старпому пришел матрос Николай Жуков, просит:

— Вернемся в Одессу, похлопочи за меня насчет отпуска, старпом.

— Так не по графику же?

— Я всю жизнь, почитай, в море, без жилья. Хату прошлым летом поставил, зима на носу, а крыши нет. Живут же люди: сейчас там на земле у иного свои домик, и сад при нем, и огород, а тут?..

Я предложил матросу Алексею Жосану:

— Может, сходим в город? Барселона, говорят, красавица.

Махнул рукой:

— Бывал я тут не раз... Да и некогда мне. Я же слесарь, на мне вон какое хозяйство: там умывальник поправь, там ручку прикрути, там кофеварка барахлит. Целый день, как белка в колесе. Нет, не пойду.

Когда он ушел, припомнил его рассказ, как ходил он на «Башкирии» в Антарктиду. «Вот это был рейс! Страх один, как мы вертолет однажды выручали. Тут вроде бы полегче, вот только работы много».

Минут через десять вернулся:

— Передумал. Сходим в город. Меня тут один турист просил дужку к очкам достать. Он, конечно, капиталист. Но турист. Что потом про нас, русских, скажет?

У первого помощника капитана Эдуарда Васильевича Назарова дверь каюты всегда настежь.

— Думаешь, привычка? Просто — без конца люди. И с чем только не идут. Увольнение на берег — я. Подготовка концерта — тоже я. А личные дела? Тут в своих не разберешься, а надо другому советовать. Только ли это? Две девчонки приходят недавно, у них отпуск, хотят в Ялту, а путевок нет. Пришлось жене записку писать. Она у меня в Ялте: пристрой, мол, наших где-нибудь. .

...Это Жосан вместе с Назаровым ходил на «Башкирии» в 23-ю антарктическую экспедицию. «Вы не глядите, что помполит наш росту небольшого — душа у него великая. На «Башкирии» вам и сейчас всякий это скажет. Между прочим — рассказы сочиняет...»

Камшилов с Ханом спорили:

— Надо писать письмо на комбинат.

— Может, тут с начальством поговорить?

— Говорил уже: дело ни с места.

На драге перешли работать на подряд. У экскаваторного участка, который готовит для драги фронт работ, — свои отдельные объемы. На драге предлагают: давайте работать в комплексе. Те не хотят: им невыгодно. Но дело-то общее. Хан убеждает Камшилова:

— Начальство пусть решает. Ему виднее.

Они расходятся, разругавшись вконец. Вечером Камшилов появляется в доме у Хана. И опять:

— Сыграл бы, Коля, что-нибудь классическое.

Посидел, послушал, уходя сказал:

— Я письмо все же написал.

— Отправил?

— Нет еще.

— Принеси, я тоже подпишусь...

И там, на теплоходе, в далеких морях, и тут, на драге, в холодном колымском краю эти люди добывают золото для страны. Здесь его моют в студеной речке Берелех. А в море добывают по-своему. Но самой высокой пробы золото — они сами.

1983 г.

Побродив по горам, я поднялся к метро. Заканчивались последние приготовления к открытию нового монумента героям Пресни.