Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— Какие тут горы? — усомнился прораб Кузьмин, когда мы с ним остановились, разговаривая, у цоколя.

— Выходит, Василь Никитич, не знаешь ты Пресни, — вмешался в разговор гранильщик Абрамов. Он драил мягкой тряпкой гранит, и в нем, как в зеркале, отражались мельтешение людей у входа в вестибюль станции, и дома напротив, и небо с облаками, и весь этот московский февральский день, похожий на весенний, но с легким зимним снежком, кружившим в воздухе.

— Ты-то рязанский, откуда знаешь, — смутился прораб.

— Когда улицу Девятьсот пятого года ремонтировали — я тут все облазил...

А самый молодой из рабочих, с длинными волосами, вылезавшими из-под каски, прислушиваясь разговору, вдруг сказал, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь:

— А я бы эту улицу вовсе и не переделывал. Так бы всю и оставил в брусчатке.

Кто-то вспомнил:

— У кинотеатра «Баррикады» оставили же.

—Я б каждый камешек оставил, — упрямо повторил молодой. Потом уже узнал, что звали его Володя Пономарев. Он родом из-под Тулы...

С самого детства она по-разному вошла в нашу жизнь. Помню, в седой от ковыля тургайской степи наш колхоз когда-то назвали именем Красной Пресни. Мы, мальчишки, толком еще не знавшие, что означают эти слова, бегали за разъяснением к деду Кохану Считалось, что он, прожив на свете восемьдесят лет, знает все. Дед степенно гладил позеленевшую от старости бороду и, как я теперь по истечении многих лет понимаю, стараясь не уронить достоинства, многозначительно говорил нам:

— Красная Пресня — это цитадель революции.

— А как же Ленинград? — допытывались мы. — В учебнике написано тоже цитадель.

Дед видать по всему и сам толком не знал, что такое цитадель, но стоял на своем. И остались в памяти рассказы о баррикадах, о мужестве, стойкости и самоотверженности героев девятьсот пятого года, умиравших за революцию. И Красная Пресня уже звучала для нас, мальчишек, как Чапаев, Щорс,крейсер «Аврора».

А потом Красная Пресня непосредственно вошла в жизнь казахской степи. В те наполненные высокой комсомольской романтикой дни целинной эпопеи вырос в степи совхоз «Краснопресненский». Как сейчас вижу — какие же чистые, верные и веселые парни и девчата строили этот совхоз. И теперь уже не мы, другие мальчишки, ходили за ними по пятам и, вглядываясь в них, пытались понять их непередаваемо высокий дух не просто москвичей, но парней с Красной Пресни.

По-разному вошла в жизнь каждого из нас легендарная «Красная Пресня»...

Богомолов родился на Красной Пресне, и я с высоты моих детских лет, протекших в далекой заброшенности седой казахской степи, когда Пресня и Чапаев звучали для нас одинаково, по-мальчишески отчаянно завидую ему. Дед его, Василий Ионович, был знаменитый котельщик Брестских мастерских, тех самых, где в девятьсот пятом набатом взмыл в небо призывный гудок к восстанию. Дед знал слесаря Георгия Николаевича Николаева, того самого, который дал сигнал своим гудком московскому пролетариату о начале вооруженного восстания. «Этот гудок гудел целых десять минут», — говаривал дед, как бы подчеркивая этим всю значимость события. И эта подробность на первый взгляд вроде бы не существенная, которую знал дед от Николаева, делала и самого внука как бы причастным к тем легендарным дням. И еще запомнилось дедовское: «Главное в паровозе — котел. Это как сердце, понял». По малости лет внук толком не уразумел тогда значения этих слов. Но спустя три десятилетия, когда мастерские станут электромашиностроительным заводом, Богомолов скажет своим сыновьям: «В электродвигателе главное — якорь. Он, как сердце. А мы по якорю работаем».

А пока босоногим пацаном носился он по многолюдному шумному краснопресненскому двору. Жили тесно, скромно, но дружно. На всю жизнь вынес он из этого двора чувство неистребимого человеколюбия. Было все, что случается в человеческой жизни. И неурядицы, и бедность, и стычки, но не было зла. В том жили и росли дети. Сейчас вспоминается: была как бы одна большая семья. Звенели пятилетки, каждый день только и разговор о перекрытых нормах, о новых именах ударников. И вдруг обнаруживалось, что дядя Петя Сапрыкин, хороший друг отца, знаменитый на заводе ударник. И Богомолов-младший приглядывается: что ж в нем такого, что про него все говорят, и портрет его на заводской Доске почета? А завтра дядя Петя Косарев, тоже отцовский друг, уже догнал и превысил слесаря Сапрыкина. А тот хоть бы хны, совсем не огорчился, и его сын, теперь уже дружок Богомолова-младшего, похвалялся во дворе при всех:

— Ничо, мой тятька еще даст, вот увидите.

Мы сидели с Анатолием Павловичем Богомоловым в его огромной квартире на шестом этаже в самом центре Москвы. Он приболел, показывая на грудь, пояснил: «Сердчишко прихватило. От переживаний все. Мастер это ведь такая должность...»

Возвращаясь к прерванному разговору, продолжал:

— Вот так нынче живем. В апартаментах, можно сказать. Но в те годы о тесноте не думали. В том маленьком дворе все были свои. Отец мой дружил с дядей Петей Сапрыкиным. Я с его сыном работал. А мои сыновья с Сережкой Сапрыкиным друзья. Во как...

Легендарная пора первых пятилеток прошумела над головой, как все в детстве — будто в один день. Потом жизнь Богомоловых круто повернулась. Не стало деда, умер отец, неистовый коммунист, начавший слесарем еще в начале двадцатых. Хоронили его всем заводом... И остались два брата Богомоловых вдвоем с дядями и тетями в шумном московском дворе. А тут война... Старший брат Виктор на заводе работал в том же цехе, что и отец — делали мины. Младшего Анатолия в суматохе не успели эвакуировать. Остался. Пару раз пытался убежать на фронт, но был вовремя задержан. В сорок втором Виктор привел младшего к мастеру Рассадину:

— Вот, будет работать.

— Сколько годков-то?

— Двенадцать, — честно признался Анатолий.

Мастер махнул рукой:

— Бери себе в ученики, Виктор.

Не до рассусоливаний было.

И будто не уходил он с тесного московского двора: те же дяди Пети, правда, теперь поседевшие, стояли у станков. И все та же жизнь среди своих на заводе и во дворе. Скоро, очень скоро въелся в ладони металл, никогда теперь уже не отмываемый.

Он быстро освоился в цехе. И в сорок девятом не случайно совсем обратила на него внимание веселая дивчина, стоявшая за токарным станком неподалеку. В ту пору братья Богомоловы гремели на весь завод. Токари-универсалы, они были зачинателями интересных дел.

Рекомендацию в партию Богомолову давал Александр Калинович Марков, начальник цеха, С его отцом Калиной Марковым — это Анатолий Павлович крепко запомнил — дружил давно, когда-то еще в девятьсот пятом дед Василий Ионович. Помахивая исписанной страничкой, чтоб быстрее просохли чернила, Калиныч сказал: