Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Прогулял откатчик, не явился на работу. Раньше бы не пришел и бог с тобой, тебе же минус в зарплате; сейчас — всей бригаде. Надя Фатыхова, член совета бригады, отправилась к нему домой. «Повоевала», с женой поговорила. Но он и на второй день не вышел. А дело-то стопорится, бригада нервничает. Подсчитали — за две смены двести сорок рублей потеряли. Ничего себе прогульчик обошелся. Вызвали виновника на совет бригады опять же вместе с женой, всыпали как следует.

То лето выдалось удачливое: узкоколейку подправили, ритмичнее стал работать мастерский участок, и теперь уже Пенкин заходил к соседу Никольскому не ругаться, как раньше, а просто поговорить за жизнь. Бригада работала ритмично. Это, конечно, когда лесу было вдоволь. За лето ни одной рекламации не поступило. План из месяца в месяц перевыполняли. Получали награды и премии.

Были и другие радости, поменьше. Соне Фахрутдиновой, самой молодой в бригаде, разряд повысили, Пенкин купил себе машину — то-то было восторга, вернулся из армии сын Анны Тимофеевны Кочкиной — Михаил, пришел работать раскряжевщиком. Выходит, на эстакаде у них династия. Теперь тут мать с отцом, сын с женой, а недавно пришел грузчиком работать самый младший Лебедев Василий. Иной раз кто-то из приезжего начальства пошутит по этому поводу: «Семейственность разводишь, Пенкин». Тот только улыбается — больше бы, мол, такой семейственности. Матери трудно соврать дома, а тем более на работе, на людях, Он как-то сказал мне: «Я так думаю — надо понимать человеческую жизнь и самому быть человеком».

Пенкин ценит, хранит и оберегает вот эту самую семейственность, душевность в отношениях, простоту и доступность на работе, как дома. У них так и выходит — дом и работа. Это же рядом — двести метров от поселка. Ровно в 12 дня все смолкает. Идут домой обедать. А если какая запарка — тянутся из поселка детишки, еду несут. И все радости и беды тут вместе...

Потихоньку, полегоньку идет, идет новое дело. Душа радуется у бригадира Пенкина. И возвращаясь с рыбалки воскресным вечером, лесной, издавна много раз хоженной дорогой, забывает он неурядицы еще, может, и оттого, что вечер стоит ясный, тихий. Синеют дали за речкой Белой, далеко окрест слышны голоса детишек, играющих на поляне, коровы пылят на выгоне... Нет, ничего ты живешь, Михаил Александрович, говорит сам себе Пенкин. «А помнишь, как двадцать лет назад?..» Да, зачем его вспоминать. День вон какой, макушка лета... А утром Пенкин поднял голову и не поверил своим глазам: за окнами шел густой снег. Он вышел во двор. Неправдоподобно крупные хлопья валили на зелень деревьев, ветви гнулись и трещали под мокрыми снежными шапками. Это было бы просто любопытно, если бы не было так горько: вся эстакада на полметра завалена снегом. Часа четыре потеряли, пока расчистили. К обеду ветер стих, перестал идти снег. Прибежал не на шутку взволнованный учетчик:

— Михаил Александрович, что писать в наряде?

— Пиши: уборка снега.

— Не поверят ведь: снег в июне, — усомнился учетчик.

— И правда, не поверят, — сказал бригадир. И задумался.

Мы стояли с Пенкиным на эстакаде. Перед нами высились горы леса. Прекрасного, хорошо уложенного и упакованного. Бригадир пояснял — вот это лес на экспорт, березовое сырье, баланс лиственный, технологический. Склад рассчитан на одиннадцать тысяч кубометров, тут же леса — двадцать тысяч. Зимой здесь что делалось — уму непостижимо! Простаивали — из-за того только, что некуда было складывать разделанный лес. Неделями не давали вагонов под погрузку. Да и сейчас два-три в сутки дают. И лежит этот лес мертвым грузом.

— Вот там, в самом низу, — показывает Пенкин, — поверите, еще прошлогодний лес лежит. Кричим — нет бумаги, не хватает древесины. Ну скажите, а где же он, тот лес, который я и мои товарищи горьким потом поливали? Выходит, зазря мне Героя дали?

Ну что ж, в жизни бывает всякое. Даже снег в июне.

1977 г.

— Выговор!

Начальник штаба положил тяжелые руки на стол. Лицо его было жестким. За окном деревянного вагончика застыла стройка. Вчера утром ударил необычный для этих мест мороз, людей на два дня отпустили по домам. Сегодня оттепель, такая же неожиданная, как мороз, а работать некому.

— Объявить выговор! — повторил начштаба. Он приехал на стройку неожиданно.

— За что? — выдохнул Сафаров, поднимаясь с места. — За что выговор?

Высокий, коротко стриженный, с упрямым мальчишеским лицом, он стоял перед членами штаба стройки в растерянности. На нем был неизменный пиджак с белыми разводами на спине, тот самый, который он не снимал, удивляя терпением, все адское лето...

Бухара задыхалась от маловодья. Пришел новый сухой год. В обкоме партии собрали строителей Аму-Бухарского канала:

— Подскажите, что можно сделать.

Тогда-то и родилась идея пустить по временной схеме хотя бы два агрегата насосной станции Хамза-II. Но идея — это еще не все. У нас нередко так бывает — недостатка в идеях нет, зато куда меньше тех, кто смело берется за их выполнение потому, что это еще и риск.

В тот день, вернувшись из обкома к себе в Алат, начальник седьмой передвижной механизированной колонны Абдурахман Сафаров, рассказывая друзьям об этой идее, сам не представлял, какие трудности ждут их. Но если бы все они даже догадывались об этом — что бы изменилось? Выросшим в этом песчаном пекле пустыни — им ли не знать, как ценна здесь даже капля воды. А Хамза-II, которую они должны пустить, — это спасение. Это сегодня их судьба. Абдурахман сына своего назвал Хамзой. Это еще когда

Хамзу-I строили. Теперь мальчишки во дворе, встретив, орут, что есть мочи: «Эй, Хамза-два!» Отец внушает: «Не обижайся. Это звучит как Космонавт-два». Они все тут молоды, на стройке — начальники и подчиненные. Они неутомимы и азартны. Одни зовут Сафарова уважительно Абдурахман-ака, другие просто Аликом. Но и в том, и другом случае признают его за старшего, потому что он тверже характером, опытнее, зрелее, хотя они и ровесники. С начальником участка Чоры Бабаевым за одной партой сидели, с Эркином Хайдаровым — друзья с детства.

Февральской ночью, вскоре после того, как Сафаров вернулся из Бухары, из вагончика вызвал его на улицу Эркин. В котловане надрывались экскаваторы. Огни слепили глаза. Холодный ветер сек песком лицо.

Говорили о делах.

— До июня два агрегата надо пустить.

— Пустим, — успокоил Эркин. — Говорят, начальником штаба стройки секретаря обкома партии утвердили. Значит, дело пойдет. Нам ведь главное — материалы, оборудование.

— А люди?

— Люди надежные. Один Лёха чего стоит.

Они говорили о крановщике Ковырялове. Лёха Ковырялов долго мотался по разным стройкам. Человек отчаянный, несговорчивый, нигде не мог усидеть подолгу. А тут прижился, говорит: «Отсюда только с Сафаровым уйду на другую стройку — крепкий человек». Сидя у себя в кабине крана на самой верхотуре, он замечает все. Как только подъезжает начштаба стройки, Лёха полушутя кричит в микрофон: «Товарищ начштаба, на стройке полный порядок!» Работает безотказно.