Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Зимник, по которому доставляли грузы в Вуктыл, вышел из строя. Весна «раскрыла» болота. Ни пройти, ни проехать. В эту пору вся надежда на вертолетчиков. Ураганный ветер вторые сутки без передышки крутил над Печорой, не давая возможности взлететь.

К утру, наконец, стало потише. Поднимаясь в кабину вертолета, Андреев споткнулся. Чертыхнувшись про себя —в приметы не верил — еще раз оглядел небо: тяжелые тучи низко неслись над землей, набухший тяжелой моросью ветер упруго бил в лицо. Подумалось: может, задержаться? Но в Вуктыле люди ждут груз. Секунду поколебавшись, приказал Ивану Федорко: «Полетели».

Привычно садясь в пилотское кресло, успокоился. Всякий раз в такие минуты, особенно когда в руках штурвал — у него бывает ощущение, будто он срастается с машиной и все ее движения и усилия передаются ему.

Сегодня на командирском месте сидел молодой летчик Федорко. У Вячеслава Митрофановича Андреева, заместителя командира авиапредприятия, такая обязанность — готовить к полетам новеньких. Федорко был уже, можно сказать, на выходе, вот-вот на самостоятельные полеты. Андрееву Иван Федорко нравился. Парень энергичный, цепкий. Про таких в авиации говорят: «Этот штурвал из рук не выпустит!» Летал грамотно. Но Андреев все осторожничал, не давал «добро» на командира. Сегодня еще раз хотел посмотреть его в деле.

Андреев глянул перед собой. Видимость плохая. Может, самому повести вертолет? Но Федорко уже включил приборы. Взревели двигатели...

Взлетели хорошо. Мелькнула тайга за иллюминаторами, и вертолет ушел в густую облачность. Андреев держал весь экипаж в поле зрения. Ободряюще подмигнул молодому штурману. Федорко сидел за штурвалом, уверенный, ворот куртки расстегнут, глаз зоркий. «Хорошо идет», — отметил про себя Андреев.

...Если считать, что Ухта — столица нефтяников, то сколько же работы для вертолетчиков в провинции. Расстояния вон какие, тайга, бездорожье. С некоторых пор здесь стала расхожей острота: «Что было бы без вертолетов?» — «Ничего не было бы. Даже нефти». Конечно, это только шутка. Но доля правды в ней есть.

В редких просветах между туч видит Андреев клочья земли. Тайга, тайга. Ржавые пятна болот. И вдруг среди этой бурой ржавчины — крохотный зеленый островок и на нем — аккуратный переплет буровой вышки. «Не наша ли? Не мы ли ставили?» — припоминает Андреев. И мелькают у него в памяти трудные те дни, когда приходилось доставлять на буровые многие тонны труб, тяжелое оборудование, машины, трактора.

Бывает, что машина загружена до предела так, что едва слушается руля. И думаешь порой — хватит ли у нее сил оторваться от земли? Ты сидишь весь в горячем поту и, кажется, что поднимаешь тот груз сам, а стрелка высотомера так медленно ползет, будто кто ее держит на резиновом тросе. Внизу под тобой белая снежная круговерть, рули давно добраны до предела, но вертолет завис над землей и ни с места. После такого полета валишься на койку весь как выжатый. А на утро каторжная работа где-нибудь на промежуточном аэродроме — когда завалит вертолет снегом по самые лопасти. И новый полет.

Сколько сотен тонн грузов перевезли вертолетчики, вышедшие из-под крыла Андреева.

Где-то на полпути их встретила гроза. Еще раз Андрееву подумалось: может, пересесть на командирское место — обстановка сложная. Он не успел додумать мысль до конца: белый взрыв молнии ослепил всех в кабине. На миг все вокруг померкло, и было такое ощущение, что они стремительно падают. Мигом придя в себя, Андреев инстинктивно рванулся влево. Федорко сидел, как вкопанный в кресле. Сдвинув брови, он сосредоточенно смотрел на приборную доску.

— Что там? — выдохнул Андреев.

— Порядок! — не услышав, а по движению губ поняв вопрос, отозвался Федорко, и чуть позже натужно улыбнувшись, добавил: — Тряхнуло крепко...

Вышли на визуальный полет. Молчали. Подобные ситуации летчик переживает про себя. Тут слова и эмоции не приняты — закон неба суров. Андреев оглянулся. Штурман, украдкой вытиравший пот, заметив на себе его взгляд, быстро отвернулся... Вертолет продолжало болтать, но Федорко точно посадил его в Вуктыле. Две лопасти оказались повреждены молнией. Штурман только ахал:

— Ну и ну! Мне показалось, будто молния прямо в меня. А ты молодец, Иван, не растерялся.

Но не этот случай послужил основанием для окончательного решения Андреева досрочно аттестовать Федорко на командира экипажа...

Нравится Андрееву традиционное слово «летчик». В нем свой какой-то аромат, романтика тех давних лет, когда он был мальчишкой и не говорили еще «пилот», «космонавт», «вертолетчик». В детстве, в Ростове-на-Дону, сколько маленьких радостей пережил Андреев, когда на вопрос о старшем брате он отвечал: «Он летчик». И позже, когда кончал училище гражданской авиации, самого себя упорно именовал летчиком. Для него это не просто профессия, но весь человек. Однажды Андреев сказал так:

— Это правда, что сегодня, в век кибернетики, можно с закрытыми глазами и ушами вести самолет. Но все-таки главное в небе — сам человек.

Бывает, идут в полет, и за штурвалом не он, Андреев, а другой, его напарник. Но сам Андреев все равно живет полетом, слушает эфир, следит за приборами. Может, в полглаза, в пол-уха. Но ощущение это из него не уходит ни на миг. Сам он определяет подобное ощущение, как чувство неба, вкладывая в него глубокий смысл об особых человеческих качествах характера, необходимых для настоящего летчика. С улыбкой рассказывает:

— После полета жена иной раз спросит в шутку: «Как там наверху?» Я отвечаю: «Как и на земле, только строже».

Профессия летчика хороша тем, что в ней нельзя остановиться и сказать — ну вот, конец, все понял, всего достиг. В авиации тебя никогда не покидает ощущение новизны, постоянное ожидание нового, более совершенного. Нет полетов похожих, даже если ты летаешь ежедневно по одной и той же трассе. За одно только это стоит полюбить небо. Самого Андреева пестовал на первых порах Плавунов Николай Ильич, летчик, умудренный житейским и профессиональным опытом. Он «выводил» Андреева так же, как недавно сам Андреев — Ивана Федорко. Он же, Плавунов, заронил первым очень важную мысль Андрееву — уметь слушать небо. Значит, воспитывать в себе живую человеческую душу.

Случилась беда у того же Плавунова. Сняли его с должности комэска, перевели в рядовые. И хотя внешне вроде бы все осталось по-прежнему в личных его отношениях с товарищами, но там, где-то глубоко в душе прошла трещина. В холодке отношений все они, не сговариваясь, находили для себя оправдание. И поскольку их было много, а Плавунов один — оправдания казались всем неоспоримыми. «Но разве ж это справедливо!»— взрывался Андреев. На него поглядывали с недоумением. А он не оставил старого летчика одного, наедине со своими бедами. Плавунов летает, уважаемый человек в подразделении. Наградили его орденом Трудового Красного Знамени. Он Андрееву сказал: