Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

Левицкий со Славиным бились теперь над автоматом для вертикальной сварки. Но если Славин успевал там и тут — и с лабораторией, и с новым детищем, и с техникумом, у Левицкого — только свое. Надо ли было остаться после работы, сходить в рейд с дружинниками, да, может, просто куда-то на природу вместе со всеми поехать. Левицкий чуть оторвется от дела и баста:

— У меня, мужики, дом. Я дом себе строю.

Ну дом, так дом. Надо же человеку и для себя жить.

Автомат они довели до ума. Его тоже показывали на ВДНХ. И они получили медаль. Левицкий — золотую, Славин — серебряную.

Опять что-то шевельнулось у Славина в груди. Эх, чуть-чуть, мол, не достиг Левицкого.

В начале года Славина позвали в партком.

— Вот, — сказал секретарь, — ВДНХ награждает тебя Дипломом и премией. — И прочитал: «За освоение стыковки и сварки судов на плаву». Премия, знаешь, какая?

— Ну?

— Автомобиль «Москвич».

Славин даже похолодел. Сказал растерянно:

— Так я ж не один был.

— Мы тут все советовались: дирекция, профсоюзы. Тебя представили.

Ну и дела. Пришел в лабораторию, а там — шум.

— Что такое?

Токарь Комаров пояснил:

— Тут Стас такой трам-тарарам поднял! У меня, мол, больше заслуг в освоении новой техники, мне полагается эта премия.

— Но я-то при чем?

— Ты у него спроси.

Заглянул насупленный Левицкий. Славин — к нему:

— Стас, ты что? Вот документы!

Левицкий зыркнул в его сторону:

— Иди ты...

Когда позже Славин был в Москве, в Главке, ему показали телеграмму Левицкого. Он писал, что премию Славину присудили незаконно. У него, Левицкого, заслуг в рационализации больше. Славии стоял и молчал. Телеграмма дрожала у него в руках, в тех самых, которыми он варил свой знаменитый корневой шов.

Станислав Левицкий потерял покой. Дел по горло. Главный инженер лично поручил ему сконструировать тележку. И тут еще обида гложет — ну почему машину Славину, а не ему, Левицкому. Он ходил в партком, в райком. Там говорили — все верно, все справедливо. Он отыскал: ушедшего на пенсию главного технолога. Тот сказал:

— Это точно, что человек ты в технике талантливый и сделал много. Но в данном конкретном случае — премия за сварку на плаву.

Левицкий горячился:

— Но вы-то тоже вон сколько в это дело вложили?

— Правильно, — спокойно соглашался бывший главный технолог. — Но корневой-то шов его, Славина. Помнишь, как он работал? Загляденье. — Загорелое лицо его расправлялось от морщин, и он добавил: — Зря это ты, Стас, зря.

Левицкий уходил вроде бы умиротворенный, а утром вставал, шел на завод и ему казалось, что все думают только об одном: как же это Левицкого с премией обошли? Лучший друг его Юрий Новиков отговаривал:

— Плюнь ты. Конечно, «Москвич» — это премия дай бог каждому. Но, по-моему, верно ее Славину присудили.

— Ничего-то ты не понимаешь, — взрывался Левицкий.

— А что тут понимать? Я так думаю, когда премию присуждали, учитывали и общественную работу. А ты чуть что — я обдумываю новую схему, я дом ставлю. Все же ребята говорят...

На следующий день Левицкий принес в партком справку о том, что он является членом родительского комитета в школе. Секретарь парткома сказал ему:

— Не смеши людей, Станислав.

И тогда Левицкий подал заявление о переводе его в ремонтный цех.

Славин, несмотря на премию, ходил мрачный. Все пять автоматов вертикальной сварки, над которыми они с Левицким мудрили дни и ночи, отправленные на заводы, дали осечку. Выходит, что-то они просмотрели в конструкции. Один вернули на доработку. Он сиротливо высился посреди лаборатории, как немой укор. Славин посылал ребят к Левицкому в ремонтный цех:

— Пусть поможет. Вместе же задумывали, один я не дотяну, — честно признался он.

Левицкий снисходительно выслушивал гонцов, цедил через губу:

— Что, слабо без Левицкого? Нет уж, крутись без меня.

— Ну человек, — сказал на это кто-то из ребят.

Дом у Левицкого лучший из всех на этой улице. Добротный, светлый, окрашенный в веселые тона. На прощанье мы присели с хозяином во дворе на каких то досках. Разминая сигарету, Левицкий с тоской спросил:

— Мне что теперь — уходить с завода?

Так надо ли Анатолию Славину искать секрет того самого хитроумного замка, который давно когда-то в детстве придумал Станислав Левицкий?

1975 г.

Три письма лежали на столе перед Алексеем. Три письма, написанные разным почерком. Председатель районного комитета народного контроля сказал:

— Вот — почитай...

Разговор их прервал телефонный звонок. И пока председатель что-то сердито кричал в трубку, Алексей сидел над письмами, думал, сдвинув белесые от солнца брови. Председатель оторвался наконец от телефона, повторил снова:

— Надо разобраться. Тебе, значит, как активисту, народному контролеру, так сказать, такое поручение... Ты ведь был в этом колхозе?

— Был…

— Год назад?

— Меньше года, — поправил Алексей.

Он приехал тогда в село жарким полднем. Даже пыль под ногами была горячей. От зноя и тишины звенело в ушах. В приземистых прохладных комнатах правления спросил:

— Где председатель?

Пожилая женщина, брызгавшая из ведра пол водой, исподлобья поглядела на него:

— Сам кто такой будешь?

— Ревизор.

— Нету председателя.

— Куда уехал?

— Не велено говорить, — ответила женщина и тут же поправилась: — Не принято у нас говорить.

Алексей стал ждать. Жара не спадала. В бухгалтерии за стеной стучали костяшками счетов, далеко где-то погромыхивал трактор. Алексей сидел, обливаясь потом. Думал о предстоящей здесь работе. Хотел представить, как все это будет, и ничего не получалось. Все перед глазами какие-то бумажки, ведомости.

Он вставал, пил теплую воду из ведра, справлялся в бухгалтерии:

— Скоро будет председатель?

— А вы откуда?

— Из комитета народного контроля.

— А-а... Будет председатель...

Отвечали без особого подъема.

Председатель колхоза приехал вечером. Алексея он ничем не удивил. Тучный, с мясистым лицом, коротко стриженный, затылок со складками. У Алексея облик председателя запечатлелся с детства — решительный, с властными глазами и манерами, в глухом кителе из синего габардина, в сапогах. Этот кителя не носил. Был он в светлой рубашке навыпуск, в босоножках. Но во всем облике его, в манерах было что-то, что Алексей определил словом — председательское.

Зашел в кабинет. Представился. Сказал о деле. Коротков зорко глянул на него, равнодушно сказал:

— Ну-ну, ревизуй. У меня без того дел по горло.

И поднялся решительно из-за стола. Алексей потоптался на месте: может, спросит, как устроился, жилье определит. Председатель, уже стоя, молча продолжал читать какую-то бумагу, сдвинув очки на самый кончик носа. Алексей повернулся и вышел.