Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— А это что?

— Это шкурки, которые девать некуда.

— Так сдайте их, — сказал он Кириллу.

— Но надо ж их еще выделать.

— Да, выделать надо... Ну а мясо от этих кроликов где?

— Мясо? Сам ем, соседям... — Кирилл засмущался, — ну и продашь кому-то. Не без этого. А потом у меня вон какая орава зверья, ее тоже чем-то кормить надо...

Потом они сидели в доме у Кирилла и говорили о насущном деле. Собеседники оказались дотошными: возможно ли это перевести на индустриальный метод. Еркинов вставил:

— Он же в комитет изобретений обращался.

— Ну и что?

— Отвергли. Говорят, кустарщина.

— А ты что? Ты же его друг! — спросил секретарь у Еркинова.

— А я что? — развел руками Еркинов: чуял за собой вину, да и не все он мог...

Опять сидели и говорили долго: как кормить, а много ли надо материала на такое сооружение, если, скажем, не как у тебя — две тысячи, а полмиллиона. А уход? А ветеринарное обслуживание?

— Вы, говорят, работаете мастером на заводе? — поинтересовался секретарь.

— Да, в кирпичном цехе.

— А, вы тот самый — с кирпичом в портфеле... — Мукашев, подумав, сказал: — А если вам предложим хозяйство?

— Так я же работаю.

— Ну, скажем, если просто поможете: консультантом, так сказать.

— Это можно. Своих маток-крольчих отдам.

Мукашев отмахнулся:

— Да не о том разговор. Ну, вот могли бы вы помочь наладить в одном хозяйстве это дело, обосновать?

— Наверное, мог бы.

— Давайте подумаем...

Потом они вместе поехали на кирпичный завод. И Кирилл рассказывал им про свои «кирпичные» дела. Но это уже другая история...

А с кроликами решилось так. Скоро за Кириллом приехал «уазик». И замотался Кирилл между своими кирпичным цехом и совхозом. Ездил. Крутился. Помогал строить, внедрял, так сказать, свой метод. Наладил хозяйство...

Но дело-то главное свое, с кирпичом, тянуло к себе. Как ни говори, а то, с чего он начинал, — не отнимешь. А начинал он здесь, в Гурьеве, непросто.

Черный человек шел по белому снегу. Сажа въелась в кожу. Только зубы были белыми. И белки глаз. Он возвращался с работы протоптанной им в поле тропкой. По сторонам — вешки. Это чтоб не сбиться с дороги: человек читал книжку на ходу. Когда он подходил к дому, женщины говорили его жене:

— Он что у тебя?

— Он такой просто человек. Хороший, — отвечала она без смущения.

Люди пожимали плечами…

Непривычное в человеке порой вызывает у нас чувство удивления или восхищения, а у некоторых — внутреннего протеста: почему не так, как у всех. И вообще для чего это все, если есть давно устоявшееся, проверенное, привычное.

О нем говорили:

— Зимой лед на Урале, мороз, аж кожа дубеет, а он разденется и — бах в прорубь.

— Ну и что?

— Как что? Еще он говорит: всю область завалю самым крепким кирпичом, только дайте возможность...

...Мы сидели с Кириллом в столовой. Подошел паренек, сказал:

— Игнатьич, я ведь тебя помню... До сих пор стоит на Мангышлаке башня Шпака и под ней колодец. Люди спасибо говорят.

— За память спасибо тебе тоже.

Когда парень отошел, Кирилл сказал:

— Мангышлак — моя первая любовь.

Там, на Мангышлаке, про него рассказывали легенды. Разные. В том числе и про чудачества. Начальник геологической партии ходил с бородой до пояса, босиком и с кривым турецким ножом на боку. Принимал он у себя в землянке, где на полу была только трава — ни стола, ни стула.

Нашел воду там, где никто не думал ее найти, завел огород, люди тут выращивают овощи. Чабанов научил кукурузу растить. Сад посадил. Если пойти по следам этих легенд, можно найти на Мангышлаке и тот сад, и ту башню Шпака, про которую говорил нам парень-казах. Чабаны нарадоваться не могли: вода рядом. Кирилл сказал ребятам:

— Давайте на память над колодцем башню сложим. Чтобы чабанам приметней было воду искать.

Они тогда еще не знали, что пройдет несколько лет и здесь встанет город Шевченко.

Мангышлак. Первая любовь. Кто знает, может, порой и несчастливы мы оттого, что приходит разлука с нашей первой любовью... Так сложились семейные обстоятельства — перевели жену Зою в Гурьев, и Кирилл осел здесь. На комбинате строительных материалов, куда он пришел, вакантных инженерных должностей не было. Предложили — рабочим. Согласился. Изготовляли гипсоблоки. Он придумал свой, как он назвал его, печатный способ изготовления гипсоблоков. Теперь уже один человек выпускал в день четыреста штук.

Шли с Кириллом берегом Урала. Навстречу человек: нос с горбинкой, веселые глаза:

— Гамарджоба, Кирилле!

— Гамарджоба, дядя Сергей.

Говорили долго о чем-то по-грузински (Кирилл родился в Грузии). Прощаются, и дядя Сергей, кивая на портфель, с улыбкой, уже по-русски:

— Все носишь?

— Ношу.

Я спрашиваю Кирилла:

— О чем это он?

— Да про кирпич все. Новый кирпич я тут, понимаешь ли, придумал... Сверхпрочный...

— Ты в самом деле носишь его в портфеле?

— Представь себе, пробиваю этот метод в разных инстанциях, Еркинов вот мне помогает. — Помолчал и начал снова: — Ты знаешь, по-моему, каждый человек, кроме всего прочего, должен иметь в жизни что-то свое. Вот у меня — это кирпич. Наверное, у каждого должен быть в жизни свой кирпич. А иначе что это за жизнь?

Так какое же счастье Кириллу Шпаку в том кирпиче?

За внедрение способа печати гипсоблоков ему уплатили что-то около трехсот рублей. Так сказать, за эффективность («Вы не подумайте, что я так про деньги. Это я к тому, что заплатили, — значит признали»).

А он был полон новыми идеями. Отвергали одно предложение — приносил другое. Он так уж устроен. В нем живет, не угасая, завидное нетерпение — добиться своего во что бы то ни стало.

...Кирилла повысили. Он теперь — мастер на кирпичном заводе. Предложил бессарайный метод сушки кирпича. Кирпич по-особому укладывали в штабеля, сверху укрывали плитами (теми, что в свое время «печатал» Кирилл на алебастровом заводе), а с боков укрывали матами. Здорово выручал их этот способ.

...Матов не хватало. Случилось, что один штабель — тридцать тысяч штук кирпича — не успели укрыть. Ночью Кирилл проснулся от грохота. Молния рванула темноту на части. Он бежал на завод. Дождь лил густо. Кирилл в темноте хватал все, что попадалось под руку, и бросал на незакрытый штабель. Видел: не сладит... Сорвал с себя и в отчаянии бросил на кирпичи рубашку. Кто-то тронул за плечо. Стоял рядом старик сторож. И пока шли под навес, ворчал:

— Какой-то ты чумной, Игнатьич. Небо же ладонью не закрыть...

Сидели до рассвета. Сторож курил и говорил Кириллу:

— Хороший ты мужик, Игнатьич. И добрый, и головастый. Да вот все норовишь прыгнуть дальше всех. А не каждому это по нраву. Угомонился бы...

Кирилл молчал.

— Вот и лето скоро. Возьму отпуск. Засяду за чертежи. Все-таки добью я это дело с кирпичом...