Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— Просьба командира подняться на мостик.

Капитан, как был со стаканом в руке, вылетел наверх. Ему было достаточно глянуть на приборы, и он понял — очень большой косяк. Скомандовал аврал. Отдали невод. Рыба ходила по нему и, казалось, что вода кипела в кошельке. Неподалеку промышлял траулер «Ракитин». Капитан с ноткой зависти сообщил:

— На «Камышевске», у тебя полный невод рыбы.

На «Камышевске» не успели ответить. Было 16 часов пополудни. Вечерело, и морем шла тревожная волна. Они осторожно подбирали невод. Лебедка работала на пределе. Плохо было то, что под ними большая глубина. Они сообщили на плавбазу: улов не меньше пятисот центнеров. Их записали на очередь, и они стали ждать. К ночи ветер усилился. Никто не спал. Мечта сбывалась — рекордный улов.

Плавбаза подошла только в шесть утра. Волна била уже не шуточная. Стали посылать в кунгасы рыбу из кошелька. Удалось взять только пятьдесят тонн. Сливная часть невода лопнула, и рыба ушла.

Трое суток они «зализывали раны», приходили в себя, приводили в порядок снасти. Напряжение снял за обедом в кают-компании сам капитан:

— Ничего, братцы. Это же наш первый рейс. Сколько будет еще таких косяков? Ведь мы снова с вами пойдем.

Команда дружно загудела. Молчал один только второй механик Есауленко, но все знали — у него побаливало сердце.

...Они вернулись в порт при полном триумфе, пробыв в открытом море четыре месяца. Их встречали торжественно. Сам начальник базы, жены, детишки махали им с берега, а пионеры на встрече уже в кают-компании пели для них песни и читали стихи. В стихах этих капитана больше всего удивляло, как они умело рифмуют его скромную фамилию.

В предновогодней суете быстро промелькнуло время. Но они успели уже определиться, что и как. Кто списывается, кто остается. Оставались все. Еще бы: Микумов один за время экспедиции заработал почти четыре тысячи рублей.

— Куда ты будешь девать такие деньги? — спрашивал его Межерицкий.

— Как куда, — серьезно отвечал Микумов, — мне проще, я холостой, а вот вам всем как.

...Один только Есауленко списывался на берег.

Рано-рано утром капитан Ходосов в своей дохе и мохнатой шапке, похожий на большого доброго медведя, спеша на судно, решил забежать к жене в роддом. Они ждали ребенка. У пристани неожиданно столкнулся с Есауленко. Рядом стояла женщина.

— Это моя жена, — пояснил Есауленко. — Семеныч, я снова к тебе: не спишусь на берег. Вот посоветовался с женой.

— А сердце?

— Представь, за всю экспедицию ни разу не кольнуло. И потом, видишь, сколько мне не везло, а тут.

— Ну так я рад.

Капитан шел к роддому, удовлетворенно поглаживая большущую лопатой бороду, слушал, как по радио из Москвы передавали последние известия, и вдруг почему-то подумал: «Надо же, у них там еще вечер, а мы уже работаем...»

1981 г.

— Корреспондент «Правды»? Встретиться? Гм-гм... Не знаю, не знаю. У меня — ни минуты свободного времени. Все расписано. Сейчас? Нет, сейчас не могу: уезжаю останавливать Печорскую ГРЭС...

И положил трубку. Признаться, мне расхотелось видеться с этим человеком. Один крупный руководитель, когда я передал этот разговор, только вздохнул:

— Узнаю Терентьева. Ну что вы хотите? На меня он в Прокуратуру СССР писал.

— И что?

— Пришлось серьезно объясняться. Это еще не все: два раза штрафовал.

— На сколько?

— Сто пятьдесят рублей из зарплаты вычли. Не завидую я директору Печорской ГРЭС. — Мой собеседник совсем затосковал. — Это же Терентьев, и в мое хозяйство заглянет.

Но нашли как-то управу и на самого Терентьева...

Впрочем, здесь хотя бы коротко надо сообщить кое-что о личности Алексея Ивановича Терентьева. Лет ему за пятьдесят. По национальности — коми. Родился в старинном селе на речке Колве. У его матери было четырнадцать детей; и все они дожили или живут еще по восемьдесят лет. «Потому что на природе выросли», — значительно подчеркивает Терентьев. Он прошел войну. Окончил сельскохозяйственный техникум и вот уже много лет работает начальником Государственной химической лаборатории Беломорского бассейнового управления по использованию и охране водных ресурсов в Ухте.

Коренастый, голубоглазый, с короткой седой стрижкой, внешне это человек спокойный и добродушный. Но когда он появляется на заседании комиссии по приемке очередного крупного промышленного объекта (а на Севере нынче что ни день — то новая стройка) и спокойно усаживается за стол, раскладывая перед собой документы, руководители сдаваемого объекта начинают нервно ежиться: сейчас будет особое мнение Терентьева. И оно, как правило, появляется. Его выслушивают и начинают спорить, и горячиться, и ничего не могут возразить потому, что мнение это обоснованно и подтверждено убедительнейшими документами. Уже все подписали акт о приемке, кроме Терентьева. Иногда сообща его начинают «уламывать», выдвигая в качестве аргумента, что, во-первых, у него нет государственного подхода, во-вторых, что он не патриот республики. На самом деле все обстоит просто: одни хотят все быстрее сдать объект, другие — чтобы он скорее давал отдачу. А тут еще начальство сверху «давит» — надо рапортовать. Но Терентьев неумолим. Он верный страж природы, он не даст губить свой светлый северный край.

В тот раз, о котором будет рассказано (когда нашли на него «управу»), сложилась примерно такая же ситуация. Не были готовы очистные сооружения на дробильно-сортировочном заводе, и Терентьев отказывался подписать акт приемки. Председатель госкомиссии Василий Михайлович Сливкин, сам директор комбината стройматериалов и лицо, так сказать, заинтересованное — дело прошлое — умел хорошо говорить. Всех убедил: подписали. Все, кроме Терентьева.

— Пойми ты, — уговаривал Сливкин, — задыхаемся ведь без сырья.

— А то, что люди потом будут задыхаться, — это ничего.

— Не преувеличивай. Тут же государственное дело страдает.

— Я тоже не о своем кармане пекусь.

Каждый из них стоял на своем. А тут еще вот какая история: у сына Терентьева, студента, роман с дочкой Сливкина...

Почти три месяца шла тяжба между заказчиком и строителями о доделках, а завод стоял. Когда потом горком партии стал разбираться — по чьей вине убытки, неожиданно влетело вместе с другими и Терентьеву: объявили выговор, предложили снять с работы. Не обошлось без предвзятости на бюро тех, с кем приходилось ему не раз сталкиваться раньше по долгу службы.

Заместитель министра водного хозяйства утешил:

— Переведем-ка мы тебя в другую область. Работу дадим поспокойнее.

Терентьев только и сказал на это:

— Никуда я от Печоры не уеду.

В Ухте тогда много судачили:

— Ну, куда теперь Терентьев? Ведь куда ни ткнись — всем насолил своим «особым мнением».