Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Когда же принц привез ее обратно на остров и снова исчез за горизонтом на своей яхте, Дайна была почти убеждена, что судьба итальянской монархии в ее руках. Развод принца — пустяк. Любовь — сильнее всего. Дайна будет королевой итальянской.

Но принц не вернулся, и Дайна снова уехала в Париж.

Там ее ждали плохие вести. Банк, в котором хранились ее последние деньги, лопнул. На этот раз ждать наследства было неоткуда. Но Дайна не потеряла головы. Она сняла комнату в маленьком отеле «Пастер», купила швейную машину на Рынке блох и снова села шить.

Гроза не освежила воздуха. Пар плыл над городом. Город пустел. Я вышла из какой-то конторы, где мне мило сказали, что секретаря уже нашли, и мне захотелось в Люксембург. Я медленно побрела от площади Шателе через мост по бульвару Сент-Мишель. Люксембург встретил меня толпой детей. Дети бегали вокруг бассейна. Маленький парусник наклонился и грозил упасть. Дети кричали. Вокруг шелестели деревья. Я позавидовала голым статуям: им хоть было не жарко. Часы на дворце показывали без десяти пять. Я села на скамейку (за железный стул надо платить двадцать пять сантимов) и вспомнила пансион Лафрикен. Там, наверное, цветут черные тюльпаны, с Марны дует холодком, тихо; мадам Лафрикен бродит по заросшим аллеям: «…Я хочу, чтобы у меня в саду были орхидеи, лиловые и розовые… и пестрые колибри в кустах; я хочу…»

Потом я вспомнила о море, о юге. Ницца, Канны, Жуан-ле-Пен. Вот на золотой дюне черные силуэты сосен, а внизу, в месяцеобразной бухте, вода такого густого синего цвета, что хочется обмакнуть в нее огромную кисть и измазать этой бешеной синей краской все, что попадается под руку. «Но «жизнь есть жизнь», — сказала Кики. Ничего не поделаешь!

Мне хотелось пить, я вспомнила о тридцати франках, которые мне одолжил Эдди («Можете мне не отдавать их, darling, — сказал Эдди, — все равно последние»).

«Капулад» — большое угловое кафе. Под полосатым тентом стоят огромные пестрые парасоли, соломенные кресла и мраморные столики. Я села и заказала мороженое с сельтерской водой. За соседним столиком, спиной ко мне, сидела женщина в потертом, но изящном костюме и соломенной шляпке набок. Она случайно обернулась. Я узнала серые глаза и точеный носик Дайны.

Мы поговорили с Дайной о многом. Она курила, пуская колечки. Незаметно спустился вечер. За соседним столиком пять студентов в синих беретах, спорили, читая какую-то книгу. Книга ходила из рук в руки. На столике росла башня из блюдечек. С другой стороны сидели влюбленные. Они целовались, смотрели друг на друга и снова целовались. Дайна рассказала о себе. Она еще страстно любила черноглазого итальянского принца.

— Какие у вас планы? — спросила она меня, помолчав.

— Никаких, Дайна. Вы сами знаете, как все сейчас трудно.

— Вы умеете шить? — спросила она, подумав.

— Нет.

— Вы умеете кроить, накалывать на манекен?

— Нет.

— А вышивать, делать аккуратные швы, ставить бейки?

— Нет, милая Дайна.

— Тем хуже! Во всяком случае, складывайте ваше барахло и переезжайте ко мне, в отель, завтра. Будете помогать мне работать. Я велю поставить вам кровать.

Мы расстались в девятом часу.

Узнав, что я уезжаю, Колетт расплакалась. К моему изумлению, огорчился и Анжело.

— Живи у нас, — сказал он мне, — и ходи работать к баронессе. Чем тебе здесь плохо?

Я его поблагодарила, но все же решила переехать к Дайне, хотя бы для того, чтоб сэкономить те полтора франка, которые понадобилось бы тратить ежедневно на метро.

— Ты понимаешь, — сказала Колетт, когда Анжело вышел, — у нас отношения портятся. Он меня разлюбил. Поэтому мне легче, когда есть третий человек в доме. Ах, Жанин, друг, если бы ты знала, как я несчастна! Ведь он — все для меня, а я уверена, что он скоро уедет.

Мне самой стало грустно. Я успела привыкнуть к друзьям. Притом не хотелось покидать просторные комнаты, белую ванную, зеленые аллеи Марсова поля. Все же я распрощалась с друзьями, обещав навестить их через несколько дней.

Обои изображали райский сад. Пестрые птицы, цветные львы, зеленые ягнята, пузатые, рахитичные амуры.

— Как вы можете жить с такими обоями? — спросила я Дайну.

— Ничего, привыкнете и вы, — сказала она мне.

Умывальник (горячая и холодная вода) находился за ширмочкой. Мою кровать поставили между шкафом и окном. Окно выходило на солнечную сторону, поэтому занавески были всегда спущены. На столе лежали пестрые летние ткани. Два манекена нежно наклонились друг к другу. Один был строен и элегантен. Другой Дайна обмотала ватным и байковым одеялами, подложив предварительно две подушки.

— Это специальный манекен моей самой богатой клиентки, — сказала Дайна, — Интереснейший тип! Она весит около ста кило. И знаете, кто она? Жена Димитрия Рубинштейна, того русского, что был при Распутине.

— Неужели? — удивилась я.

— Замечательный дом! Когда я пойду примерять, то возьму вас с собой. Вот увидите.

Так как летний сезон только начался и Дайна брала недорого, работы было порядочно. Дайна показала мне, как пришивать крючки к юбке, и сама села за машину. Машина была старая и все время заскакивала. Дайна трясла ее, дула в шпульку, дергала за ручку. Машина снова начинала работать. Жара была невыносимая. Мы сняли с себя почти все, но были совершенно мокрые. Я с грустью вспомнила ванную Анжело. В отеле «Пастер» ванной не было. К вечеру Дайна взяла мою работу, посмотрела внимательно и все распорола.

— Ничего! — сказала она. — Мечтающие о станковой живописи не могут стать хорошими портными. Я очень рада, что вы здесь, — сказала она серьезно. — Одиночество сводило меня с ума.

Мы пошли обедать в маленький ресторанчик около вокзала Монпарнас. Дайна много говорила. Ей хотелось отвести душу. Я слушала ее. Вдруг я поняла, что у этой женщины нет ничего, кроме воспоминаний. У нее не могло быть надежд, потому что она имела слишком много и на большее рассчитывать не могла. Я поняла, что она несчастнее меня. Мне стало легче.

Через несколько дней я узнала всех клиентов Дайны. Во-первых, семья Рубинштейн. «Митькина» жена, ее сестра и любовница сына. Любовница сына, Люсьен Карлье, была обаятельна. Это было стройное создание, с тонким личиком и золотыми кудряшками. Она правила ярко-голубым «шевроле» [5] «Шевроле» — марка автомобиля. , за ней всюду ходила породистая овчарка Леа. Но ни о чем другом, как о платьях, Люсьен не могла думать. Это был психоз. По ночам ей снились белые шелка, розовые бриллианты, серебряные лисицы. Когда-то она сама была портнихой. Поэтому теперь стала невыносимо придирчива. Но Дайны она все-таки побаивалась. Однажды Люсьен показалось, что рукав плохо сидит.