Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма
- Название:Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Москва — Ленинград
- Год:1966
- Город:Советский писатель
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма краткое содержание
Отличительная черта творчества Жанны Гаузнер — пристальное внимание к судьбам людей, к их горестям и радостям.
В повести «Париж — веселый город», во многом автобиографической, писательница показала трагедию западного мира, одиночество и духовный кризис его художественной интеллигенции.
В повести «Мальчик и небо» рассказана история испанского ребенка, который обрел в нашей стране новую родину и новую семью.
«Конец фильма» — последняя работа Ж. Гаузнер, опубликованная уже после ее смерти.
Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Ну-ну! — сказала я нетерпеливо.
— Я понюхал воздух. Газом не пахло. Через полчаса приехал Лаверн. Я его спросил, почему нет газа, сказал, что хотел поставить чайник. Оказалось, что накануне газ выключили за то, что Лаверн уже три месяца не платил компании.
Я расхохоталась.
— Это замечательно и очень смешно! Но что вы думаете делать дальше?
— А вы? — спросил Файт.
Я замолкла. И правда: что я предполагала делать?
— Вот видите, — сказал Файт, — а вы говорите: Франция, Париж, любовь! А что делать в этом Париже — неизвестно. Вы, кажется, шьете? Ну, вам повезло, А я вот прямо-таки ничего не делаю.
— Ничего?
— Ничего.
— И не кушаете?
— Нет.
— Да. Но если у меня нет перспектив на будущее, то это почти естественно. Я не могу учиться и ничего определенного не умею делать. Но вы — художник! Вы должны писать.
— Ах, господи! Зачем же я буду писать, если мои картины никому не нужны? Кризис.
— Ну, милый друг, вот я вас и поймала. Вы такой же торгаш, как все французы. Если у вас не покупают, значит, не нужно.
— Живу с волками. Впрочем, вы, конечно, правы. И я как все. Но мое горе в том, что даже если бы и стали покупать мои вещи (прежние, потому что сейчас я не пишу), я все-таки не мог бы работать. Я больше не могу, понимаете ли: я устал!
— От чего же вы устали?
— От всего. Вы это поймете через некоторое время.
— Но если бы все было иначе, вы любили бы работать и любить?
— До безумия! Только боюсь, что для меня все кончено. В двадцать шесть лет я чувствую себя стариком. — Он покраснел. — Я с вами откровенен, мадемуазель, — сказал он.
— О, Файт! Я уверена, — воскликнула я, — что в вас есть много хорошего. Почему вы разыгрываете из себя нахала и бездельника? Попробуйте взяться за дело. Вы же сами говорите, что презираете всех, кто работает только ради денег. Пишите, и вам станет легче.
— Но, милая девочка, если бы я мог… Я сейчас же взялся бы за кисть и писал бы до ночи все, что вздумается, а ночью я взял бы… хотя бы вас… Ну-ну, не сердитесь! Я шучу.
— Вы рассуждаете как Ассурдия. Он тоже говорит, что не может писать рассказов.
— Да, но Ассурдия — бездельник настоящий, и на бабу у него хватает сил. Кроме того, он бездарен. Его печатали за его кофейные плантации.
— А вы?
— Я — талантливый, — сказал Файт твердо.
— Ну, тогда я не понимаю…
— Бросим этот спор, хотите? Вообще, известно, что, когда двое спорят, каждый гордится своим мнением, жалея того, с кем спорит. Никто никого не убедит.
Вечер спускался серовато-лиловый. Баржа начала медленно отчаливать. Люди кричали. На противоположном берегу букинисты, закрывая ящики, укладывали книги. Зажигались звезды и огни.
— Может быть, вы утопист? — спросила я. — Мечтаете об уэллсовских переворотах?
— О нет! Совсем не то. И я даже не люблю Уэллса.
— Ну вот, я рада, что у нас есть общие вкусы, Файт, — воскликнула я. — Я тоже не люблю Уэллса.
— Есть еще и другие, я уверен. Ну, чего вы еще не любите?
— Это забавно, Файт! Обыкновенно, когда двое начинают дружить, то они ищут и находят то, что оба любят. Мы же — наоборот: хотим искать общие предметы ненависти.
— Это только доказывает, что мы озлоблены. Мы живем в паршивое время. Главное — то, что скучно. Понимаете ли: скучно жить! Уныло. Кстати, что вы знаете о Советском Союзе? — спросил Файт.
— «Кстати»?
— Нет, очень некстати. Вы правы. Вот вы говорите — Уэллс. Зачем нам Уэллс? Все обошлось без кометы.
— Советский Союз… Я мало что знаю о нем.
— А почему бы вам туда не поехать? Ассурдия говорил мне как-то, что у вас там есть очень близкие люди, которые были бы рады, если б вы приехали.
— Откуда вы знаете?
— Я же вам говорю: мне сказал Анжело.
— Вы говорили с Анжело обо мне?
— Как-то говорил, да. Но, ради бога, не вздумайте, что я в вас влюблен.
— Давайте походим, — сказала я. — Очень уж неудобно сидеть на этом бревне.
Мы поднялись и направились по набережной к мосту Искусств.
— К сожалению, — сказал Файт, — я не могу пригласить вас обедать. Но на ликер у меня хватит. Только знаете что? Я не люблю «модных» мест. Давайте я сведу вас к Потишу.
Я сказала.
— Ладно! — даже не поинтересовавшись, что за Потиш.
Потиш оказался маленьким бистро на углу рю де Сент-Пер и рю де л’Юниверситэ. Вокруг мраморной стойки стояли каменщики и угольщики.
— А здо́рово, — шепнул Файт, — это черное с белым на фоне Потиша!
Сам Потиш, толстяк, слепой на один глаз, разливал ликеры. Он узнал Файта и без улыбки подал ему руку. Мы взяли желтый распай.
— На «ты», — сказал Файт, — и до дна!
Мы выпили.
Я вдруг подумала: как все это произошло? Днем, придя к Ассурдия, я нашла Файта и Анжело за коньяком и спором. Файт ругался. Он не поздоровался со мной. Он меня не узнал. Пришла Колетт. Мы состряпали завтрак. Файт много ел, сидя как-то боком к столу. Потом он лег на диван и уснул. Проспав час, он проснулся, сел и пристально посмотрел на меня.
— Знаю, — сказал он, — вспомнил. Свадьба шлюхи Рикетт. Где вы живете? — спросил Файт.
Я сказала.
— Нам по дороге, — сказал он, почти улыбаясь.
Мы вышли на улицу. Вечер был не такой жаркий.
— Пойдем пешком!
— Пойдем, — ответил Файт и окончательно улыбнулся.
Мы шили, гладили, кроили. Жара все усиливалась. К четырнадцатому июля большая часть парижского населения уезжала из города.
— Ничего, крепитесь! — говорила Дайна. — Мы с вами доживаем последние хорошие денечки. После четырнадцатого, когда все уедут, работы больше не будет. Я уже купила «сем-семгом».
— Это зачем?
— От голодухи.
Дайна меня поражала. Женщина действительно примирилась со своей судьбой. Сколько юмора, сколько радости! Она могла часами хохотать, вспоминая семью Рубинштейн или случай, происшедший с ней в Индии. Иногда она становилась грустной — когда вспоминала о принце.
— Послушайте, — сказала я ей как-то, — неужели вы действительно любите его?
Она подумала:
— Искренне? Тогда, конечно, нет. Довольно ограниченный и безвкусный парень. Но поймите, что это было сказочно! Это море, эта яхта, и он, принц…
Она чуть не плакала. Ножницы стучали об пол. Сидя на полу, Дайна кроила синее шифоновое платье в золотых бабочках для Люсьен Карлье. На толстом манекене висело черное платье мадам Рубинштейн.
— Ну что она от меня хочет? — восклицала Дайна в отчаянии. — Говорит — зад, бока, грудь. И так я сузила до того, что впихиваю ее в платье, как большую подушку в маленькую наволочку.
Я научилась очень бойко заметывать петли на летних платьях. Но от непривычки и жары сильно болело под левой лопаткой и ныл затылок. Мы с нетерпением ждали конца дня. Выйти на улицу — для нас это было счастье. Через несколько дней Дайна сказала мне, что понесет сделанные вещи Рубинштейнам.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: