Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Я же говорил! — воскликнул Хесус. — «Не ходи по шоссе в Обеж, ходи через деревню Крутт!» Я как чувствовал, что быть тебе несчастной.

Мать и сын молчали.

— Он напевал иногда на твой русский мотив: «В поле стоит деревцо с белым стволом»… у нас в Испании ведь нет таких деревьев.

Хесус вдруг встрепенулся:

— И хватит! Теперь надо о вас обоих подумать. Уезжай во Францию, Наталия, к брату. Я помогу. Это дьявольски сложно, но я, кажется, смогу помочь.

Она ответила:

— Нет! Я дождусь победы.

Но ей с трудом дались такие слова, она обмякла, опустила руки, они бессильно повисли.

— Мне страшно за Хорхе, не за себя, — вымолвила Наталия и уронила голову на стол.

Хесус и Хорхе переглянулись, как двое взрослых мужчин.

— Хочешь к дяде во Францию? — спросил Берейра.

Хорхе покосился на мать и ответил: «Хочу».

Но ему совсем не того хотелось. Ему хотелось, чтоб отец и бабка Алехандра были живы, и чтоб победили наши, и чтоб всюду алели флаги. И еще ему хотелось зареветь.

Пять против одного! Даже большие мальчишки в патио во время драк, самых буйных, не нападают впятером на одного.

Прошло несколько одиноких, голодных, полных тревог, и пожаров месяцев, прежде чем Хесусу Берейре удалось переправить семью погибшего товарища во Францию. Летчики собрали для Хорхе с Наталией кое-какие деньги.

И вот хмурой летней ночью, когда в предгрозовом небе вспыхивали зарницы, Хорхе навсегда покинул землю своего отца.

Маленький открытый самолет был такой старый, что пыхтел, фыркал, чихал и скрипел на виражах, как немазаная телега. Его швыряло и подкидывало от ветра, будто комара.

Летчик за весь путь не проронил ни слова, а когда на рассвете приземлился близ Байонны на каком-то заброшенном футбольном поле, он помог Хорхе и его матери вылезти и стал прощаться. Ему надо немедленно лететь в обратный путь. Счастливо. И не надо благодарить. Гонсалес поступил бы точно так же.

Судя по акценту, летчик был не испанец и не француз. Поляк, что ли?

Широколобое лицо, глаза светлые, добрый обветренный рот.

Вдруг Наташе захотелось спросить по-русски: «Как вас зовут?»

Но она не рискнула и сказала по-испански: «Благодарю, сеньор».

Он улыбнулся в ответ и поглядел на то, как она, взяв сына за руку, пошла к городу по белой пыльной дороге.

Игорь Николаевич — брат Наташи, жил теперь в Обеже, в шикарном районе кинотеатров, магазинов, мюзик-холлов и кафе.

Не надо думать, однако, что Игорь Николаевич разбогател. Отнюдь. Он по-прежнему служил официантом, только ресторан был поприличней, чем тот, в Грэле. Ресторан помещался в первом этаже отеля, а мансарда, в которой квартировал Игорь Николаевич, — в седьмом.

Хозяин отеля Брюель не сразу и неохотно разрешил Игорю Николаевичу поселить в соседней каморке его сестру с ребенком.

— Но они беженцы из Испании, мсье, — твердил Игорь Николаевич. — Вдова и сирота, мсье. У них, мсье, никого нет на свете.

— Из Испании? — переспросил Брюель — громоздкий и неповоротливый, как пивная бочка. — Из Испании? Ах да, там что-то коммунисты затеяли, и, говорят, постреливают…

Маленький Игорь Николаевич в своем люстриновом фраке и в желтоватой манишке стоял, почтительно сложив руки, и повторял: «Разрешите им поселиться со мной, мсье Они из Испании».

— Ну и что? — тупо переспрашивал Брюель.

Здесь, в центре сытого провинциального городка, расположенного почти у самой бельгийской границы, все, как сговорившись, делали вид, что даже не знают толком о том, что творится по ту сторону далеких Пиренеев. Зачем портить себе кровь и пищеварение?

Другое дело окраины, прокопченные сталелитейные и машиностроительные заводы. Там с тревогой и надеждой читали газеты, слушали радио — мадридское и московское. Но Хорхе Гонсалес так ни разу туда и не попал.

Едва они обосновались с матерью в каморке с крутым потолком, Хорхе пошел бродить по дворам — колодцам с гнилыми водостоками, с высокими пожарными лестницами и мусорными кучами, о существовании которых и не подозревали посетители кафе и мюзик-холлов. Хорхе хотелось познакомиться с мальчишками.

Он воспрянул духом во Франции. Хорошо вечером лечь в постель, сознавая, что грохот — это просто трамвай, поворачивающий за угол, а алый отсвет на стекле оконца — просто неоновая реклама кинотеатра. Небо здесь на севере часто заволакивали тучи, и это тоже нравилось Хорхе. Мало ли что…

Он быстро нашел мальчишек. Они играли в войну во дворе мюзик-холла. Старые, сваленные в кучу декорации — фанерные пальмы, дырявые барабаны, картонные башни и рапиры — все годилось!

Хорхе садился на перекладину пожарной лестницы и наблюдал. Он еще знал слишком мало французских слов, чтоб ввязываться в игру, однако скоро он научился понимать и кое-как изъясняться.

Ему очень хотелось играть, и он вообразил, что его военный опыт сможет тут пригодиться. Как он ошибся!

Он принимался было рассказывать, отчаянно коверкая слова, как самолично рыл окопы и строил баррикады; его поднимали на смех за произношение и ошибки и ругали за то, что он маленький и к тому же хвастун и врун. Его не принимали в игру.

Он стал уходить в городской парк и бродить там среди незнакомых северных деревьев.

Как-то раз Хорхе увидел, как толстый мальчик в мохнатой курточке разъезжает вокруг бассейна в красном автомобильчике (совсем как настоящий!), бойко нажимая ногами на педали.

Хорхе стоял и любовался.

Вдруг толстый притормозил, вылез из автомобильчика, крикнул Хорхе: «А ну, постереги, чернявый!» — и побежал в кусты.

Едва толстый исчез, Хорхе залез в автомобильчик и поехал вокруг бассейна.

Минуты через три появился толстый, застегивая на ходу штаны. Он заорал:

— Вылезай сейчас же, дурак!

— Я не испорчу, я немножко… можно? — попросил Хорхе, продолжая кружить вокруг бассейна.

— Так ты иностранец! — закричал толстый и побежал вслед за Хорхе. Хорхе еще поднажал на педали.

— Остановись, остановись! — кричал толстый и поднял было камень, но побоялся угодить в свой автомобиль.

— Я сейчас, минута… минута… — повторял Хорхе и все кружил.

— Остановись, испанская скотина! — заорал толстый. — Я теперь знаю, кто ты! Ты — Жорж, тебя из милости поселили, а дядька твой лакеем служит у моего отца, а я — Брюель!

Хорхе сразу затормозил, — он теперь знал, с кем имеет дело. Но ему стало до слез обидно, и он сказал:

— Фашист.

— А ты — коммунист, ворюга! И все вы, паршивые иностранцы, спасаете у нас свою шкуру.

Брюель был года на три старше Хорхе, но Хорхе развернулся и дал ему по роже.

И побежал.

Брюель бежал сзади и кричал:

— Коммунист! Бандит! Мало вас перебили в Испании!

Но он был такой толстый, что быстро бегать не мог.