Евгений Гущин - Правая сторона

Люди стояли широкой цепью, ворочая лопатами направо и налево, неистово били, и их невозможно было отличить друг от друга, потому что лица прятали, заслонялись то рукавом, то полой телогрейки.

Один из них отскочил назад, выпустил лопату, руками стряхивал с себя горящие ветки, упавшие сверху.

Это был Иван.

— Вставай сюда! Сбивай пламя! Не пропускай! — и с размаху хлопнул почерневшим штыком лопаты по кусту жимолости, уже охваченному ярко-желтыми злыми язычками.

Огонь наступал, тесня людей, оставляя за собой полосу выжженной земли и обугленные подножья деревьев. И если его пропустить, он сожрет все, что встретит на пути. Вот он лижет траву у ног Артема, норовя перекинуться на низкие ветви молодой пихты.

— Нет, гад! — гаркнул Артем неожиданно для себя, давясь жаром. И с размаху срезал пламя. Огонь под лопатой исчез, но тут же возник снова, потянулся к ветвям упорно, неуступчиво. Артем ударил еще.

— Не дам пихту! По дам! — хрипел он, видя, как от его одежды валит пар, чувствуя, как штормовка, высыхая, накаляется, как проникает жар сквозь кирзовые голенища сапог и припекает ноги. — Не дам! — наносил удары и ликовал, что огонь под лопатой растворяется в смолистом дыме.

Артем вдруг до боли понял всю нелепость, противоестественность гибели молодой пихты, и все его существо воспротивилось этому. К нему пришло неведомое раньше удалое отчаяние, от которого сердцу стало сладко и страшно. Как бы хотелось, чтобы сейчас его видела Рита!

Из-под лопаты летел легкий пепел и дым. Не видать огню пихты, лопатой его по рыжей голове. Плашмя! С придыхом! Ни травы, ни цветов, ни кустов ему! Плашмя!

Он работал средним в цепочке мужиков, краем глаза видел, как сгибают и разгибают они спины. Лица их были красны, словно у кузнецов. Артем подумал, что и у него такое же лицо, и что мысли у всех такие же, как у него. Нежность и родственную близость он почувствовал к мужикам.

Он любил их всех.

— Постой, не машись! — подскочил Гаврила Афанасьевич с неполным ведром воды. Артем выхватил ведро. Он нестерпимо хотел пить, но прилипнуть спекшимися губами к краю ведра казалось непростительным грехом, кощунством.

Артем ступил сапогами в горячую золу, чтобы даром не пропала ни одна капля. Опрокинул ведро на подножье дерева, остужая обожженные корни.

Влажный жар и пепел ударили в лицо. Он зажмурился и держал ведро перевернутым, чтобы даже капли пошли на пользу обгорелому дереву. И шипенье смолкло, черный ручей покатился вниз, вспенивая золу у кустов жимолости.

— Сгоришь, леший! — орал Гаврила Афанасьевич и тащил за полу штормовки назад. — Сгоришь!

— Лишь бы сапоги не сгорели! — морщил Артем закопченное лицо, подпрыгивая, потому что подошвы уже раскалились.

Приплясывая, кинулся к Ивану, возле которого полыхал сухой маральник. С бегу взмахнул лопатой, стряхнул языки огня в траву, бешено топтался по ним, шурша раскаленной штормовкой.

Шши! Шши! — хлестали лопаты по кустам, сбивая мелкие горящие ветки. Вдвоем быстро затушили пламя, и когда маральник зачадил, мерцая искрами, Иван оперся на лопату.

— Корни целые, переболеют.

— Думаешь, оживут? — с надеждой спросил Артем.

Иван ответить не успел. Выше, где без передыху махал лопатой Анисим, вдруг полыхнуло, тугая волна горячего воздуха шибанула в лицо. Анисим отскочил, согнулся, будто переламывался пополам, и, не разгибаясь, боком скатился вниз, потирая лицо, будто умываясь.

Артем увидел красные, сумасшедшие глаза Анисима без бровей и ресниц, и когда тот убрал руку с подбородка, насилу его узнал. Странным и жалким казалось лицо Анисима без бороды. Вместо нее свисали грязные обожженные клочья. Широко разевая рот, Анисим показывал рукой на вспыхнувшие пихты.

Иван остекленевшими глазами посмотрел на Спирина и, путаясь ногами в высокой траве, полез вверх, на пригорок. Анисим и Артем карабкались за ним.

Сбоку гудел низовой пал, подгоняемый горячим ветром. Печным поддувалом гудела сухая трава. В густоте пихтача с треском занялись заросли малинника. Пламя было нестерпимо ярким даже в утреннем свете.

До Артема дошло, что они отрезаны и от кордона, и от места ночевки огненной стенкой, и если эта стенка будет их теснить и дальше, то бежать придется к скалистому озерному берегу, где может и не быть спуска к воде.

Но эта мысль сразу забылась. Он карабкался вверх, вдоль пала, вдоль пихтача, точно зная, что деревья, мимо которых он бежит, сгорят, и можно считать, что их уже нет, потому что просеку будут рубить выше.

Иван остановился, смотрел вниз, на ползущий огонь, рассчитывал: сумеют ли здесь прорубить, или подняться выше. Он прикидывал, а Анисим махал рукой вверх, советовал подняться еще.

Иван отрицательно помотал головой. Ему жаль было отдавать огню большой клин леса и, вытянув из-за пояса легкий охотничий топорик, одним ударом снял с корня пихточку, отбросил в сторону, принялся за другую.

— Рубите перешеек! — приказал Анисиму и Артему. — Тут всего метров десять. Должны успеть!

Лезвие топора так и сверкало.

Анисим, как медведь, врезался в бурелом — треск стоял. Топор у него оказался большой, с длинным топорищем, им он будто косил молодой лесок.

Артем тоже подскочил, ударил пихту лопатой, но лишь рассек кожицу. Под ней блеснули прозрачные слезинки живицы. Ударил другой раз, третий и, сообразив, что лопатой ничего не сделать, отбросил ее, принялся оттаскивать деревья, срубленные Анисимом и Иваном.

— Давай! Давай! — ревел Иван, топором и сапогами расчищая просеку. — А то нас тут прижмет!

Гул огня резко наплывал. Густой, удушливый дым окутал перешеек, людей в нем не было видно, только неслись сочные врубы топоров, да из дыма вылетали срубленные пихты.

— Руби, руби! — твердил Иван из густоты дыма, отшвыривая искореженные тонкие стволы, но огонь уж рядом.

«Надо было выше подняться, — думал Артем, пробиваясь к Ивану. — Хотя бы еще немного, метра на два».

Когда он сунулся в просеку, клубы синего дыма осветились изнутри. На вершину дерева, которое собрался рубить Анисим, прилетела горящая ветка.

— Все… — выдохнул Иван отрешенно. — Сейчас верховой пойдет, — и потащил Артема на поляну. — Эх, было бы нас больше, мы бы успели.

Они выскочили на открытое место.

— Анисим! — позвал Иван.

— Анисим! — пронзительно крикнул и Артем, удивляясь, до чего высок и визглив его голос.

Но тот не отзывался, а может, и отзывался, да не было слышно в сплошном гуле, от которого дрожал воздух.

Тогда Иван сам бросился в чащу и растаял в дыму. У Артема сжалось сердце. Однако спина лесничего тут же показалась. Он волок Анисима по траве, подхватив руками под мышки. Вдвоем увели Спирина на поляну. Анисима душил кашель. Лицо посинело, казалось страшным.