Евгений Гущин - Правая сторона

Правда, и в леспромхозе его прижимали, но более для видимости. Намекали: живи, да только тихо делай свои дела. Не попадайся. А теперь не только отгородили от него зверя законом, но и самого — под корень. Не дай бог, накроют с маралом. Приедет из Ключей Вася-милиционер и увезет его в район, где вспомнят все грехи, засудят как злостного браконьера и отправят в места чужие, где Клубков не был и не желал быть.

И таким родным показалось Щучье — самому на удивление. Раньше не шибко задумывался, любит ли Щучье. Теперь, когда опасность крадется к нему, сердце зашлось — нет милее места.

Тягостные мысли бередили Клубкова, отнимали спокойствие. Вспомнил, что уже давно смурные мыслишки в голове зародились, набирали силу. Волей удерживал. Ныне хлынули половодьем, залили всего, без остатка.

«Закурить, что ли…» Но тут же спохватился, что кисет на кухонном столе оставил. Такого раньше не случалось. Еще горше стало от забывчивости, казавшейся знаком нехорошим, идущим от беды. А тут еще ворона села на сухую верхушку дерева и давай каркать во всю глотку, поглядывая на него и приседая на лапах от неистового, сумасшедшего крика.

Холодный пот прошиб. «Это что ж за день такой проклятый?» — думал Александр Тихонович. И вдруг сорвал ружье с плеча, не целясь, выстрелил.

Соболь, вскочив с места, глядел, как падает ворона, теряя перья, как медленно кружат в воздухе перебитые картечью веточки и сухая хвоя. Обнюхал ворону, отошел. Поглядел на хозяина, склонив голову набок, словно спрашивал, что делать с поганой птицей.

— А не ори, зараза, накаркала себе, — лихорадочно дышал Клубков.

Ему еще хуже стало…

Привычно переломил ружье, вынул стреляную гильзу, засунул в патронташ. Из ствола потянуло едким запахом пороха. И этот запах, и вид нового патрона, который Клубков тут же вогнал в ствол, успокоили. Клубков закрыл замок, кинул ружье на плечо, зашагал.

Речка была уже близка, он слышал ее и шел быстрее, ожидая, когда она откроется. Голубянка показалась за кустарником. Сильно шумела, перекатывалась по зеленым валунам, слепяще сверкала.

В этом месте каменистые берега, перевитые обнаженными корнями сосен, сужались. Из воды торчали размочаленные комли деревьев, вывернутые весенним паводком. Это был залом. Тут речка поднялась вровень с высокими берегами, образовав глубокую яму, в которую заходил хариус на нерест и держался до поздней осени.

Александр Тихонович спустился к воде, ступил на скользкий камень, держась за тальниковую ветку. Зачерпнул ладонью воды, омыл лицо. Холод, пришедший со снежников, ожег кожу, освежил. Полегчало. Он заглянул в зеленоватую глубь воды, увидел солнечные блики на далеком песчаном дне и темные тени.

Хлебнув воды, ушел с камня на берег, оглядывая молодой соснячок. Деревца были одно к одному: высокие, прямые. Приготовил удилище, срезанные ветки собрал и затолкал в кусты. Размотал со спичечного коробка леску. На конце мохнатилась мошка из медвежьей шерсти, которая скрывала остренький якорек. Мошка была рыжая, заранее обсаленная, чтобы не тонула, скользила по поверхности.

Привязав к удилищу леску, взобрался на сухой камень недалеко от воды, в тени сосны. Сделал заброс на самую середину залома. Вода подхватила мошку, потащила сильным течением. Клубков, подрагивая удилищем, заставлял ее биться на середине. Точь-в-точь упавшая муха. На миг возле якорька, увитого шерстинками, мелькнул, словно молния, пронзительно-светлый бок рыбы, и тотчас леску резко рвануло.

Александр Тихонович потянул выгибающееся удилище, выволок на камни хариуса. Сдавил пальцами жабры. Далеко крючок заглотила рыба. Пришлось вырвать. Хариус оказался приличным, граммов на семьсот. Малиновый плавник с фиолетовыми кружочками напоминал крыло большой бабочки.

«Хорошо начал», — радостно подумал Александр Тихонович, и все дурное, что омрачало его, ушло, растворилось в азарте. Он откинул рыбу подальше от воды на сухие, теплые камни, но хариус, резко выгибаясь, подпрыгивал, скользил к воде.

Тогда Клубков хватил его о валун.

Рыба выгнулась, пуская кровавые пузыри из жабр, и затихла. Вытер руки о телогрейку, полез на свое место. И второй заброс оказался удачным. На берегу, разевая рот, трепыхался хариус поменьше. Добил его тоже.

«Они тут кишмя кишат», — подумал он, довольный.

Обычно Клубков вполголоса разговаривал сам с собой или с Соболем. Слова сами лезут на язык, и он им не препятствует — так веселее. Здесь же Клубков боялся выражать мысли вслух: недолго сглазить добычу.

Что ни говори, а явно в масть угадал — шестую или седьмую рыбину выкидывал. А это уж не хариус, ускучишко.

Мошка совсем разлохматилась, на муху не похожа стала. В другом месте на нее бы сеголетка не поймал, а на Голубянке рыба шла, да еще какая. Бросалась-таки, цепляясь одна за другой. Жор у хариуса, самое время ловить. Благо, соперников у Александра Тихоновича нет — заповедник.

Скоро на берегу светлела целая горка добычи, а Клубков лишь входил в азарт. Подошла стайка крупняка, словно в очередь на крючок встала. Одна за другой на берег, в кучу.

Мошку заменил новой. Она побежала по течению, дразня рыбу ненастоящей своей жизнью. Ее с лету взял малиновый хариус, который потом бился на берегу, меняясь в цвете, изумленно разевая рот.

Александр Тихонович теперь осторожничал, не выволакивал рыбу на берег единым махом. У крупняка могла оторваться губа от собственной тяжести. Почувствовав, что добыча сидит прочно, Клубков выводил ее за леску к самому берегу. Давал успокоиться и вдруг растопыренной пятерней ловко поддевал, переваливал на берег и уже двумя руками, мгновенно выпустив удилище, кидал в кучу. С детства привык к такому способу.

Валун из зеленоватого от лишайника стал красным — искровенился от рыб. Клубков даже подумал, что потом его надо омыть.

Руки устали держать удилище и мелко тряслись. В глазах мельтешило и все плыло от того, что долго смотрел на быструю воду. Он даже качнулся, когда руки приняли сильнейший рывок. Не удержался, потерял равновесие от неожиданности. Машинально прыгнул с камня, но и прыгая, видел, как дугой выгнулось удилище, слышал, как взвизгнула натянутая леска.

Сдал удилище назад, поймал жилку — в ладони врезалась. Видно, порядочный ускуч взялся. Потянул к берегу. Рыба сопротивлялась, упруго билась. Клубков подступил к самой воде, наматывая леску на рукав телогрейки, смотрел в воду.

Рыба обессиленно, медленно шла по мелководью, взмучивая плавниками дно. Она показалась порядочной, не меньше метра длиной, и Клубков вспотел от возбуждения и азарта. Рыба вдруг рванулась в сторону, ударила хвостом, а Клубков все подтягивает, подтягивает. Уже возле самого берега рыбья морда. Песок сквозь жабры гонит. Точно: ускуч.